Демон отверженный - Ким Харрисон

В этом беспокойстве я доела последнюю ложку цукатов. Прислушалась к тишине в доме, убедилась, что мама сюда не идет, и быстро выпила сладкое молоко прямо из тарелки. Ложка упала в пустую тарелку, а я села нормально, держа в руке кофе, еще не готовая перейти к будущему от уютных воспоминаний, окутывающих мысли.

У дальнего края стола стояла красная матерчатая сумочка с амулетами, которые мама сочла необходимыми для моего хеллоуинского костюма. Теперь это все не имеет значения, разве что ниточка в руках у Дэвида приведет к цели и я этих заклинателей демонов найду. А если нет — я завтра буду сторожить дверь, а не веселиться на маскараде. Одеваться в сексуальный кожаный прикид, чтобы раздавать конфеты и помидоры восьмилетним детишкам, — совершенно лишнее.

Я пила кофе и поглядывала на телефон, молча уговаривая его позвонить. Подумала, не надо ли мне позвонить Гленну. Если трубку брала мама, он, конечно, ничего ей не рассказал.

Я уже потянулась к трубке, когда от входной двери послышался уютный и знакомый звук маминых шагов. Я отдернула руку. Нет смысла волновать ее вдобавок к предстоящему разговору: мне все еще предстояло спросить ее, как снять действие зелья забвения.

— Мамочка, спасибо за завтрак, — сказала я, когда она шумно вошла и направилась к кофеварке. Она искала для меня куртку, и я слышала, как она переворачивается сейчас в сушильной машине, проветриваясь. — И спасибо, что впустила меня сегодня утром, когда я вломилась.

Она опустилась на стул напротив меня, поставила кофе на линолеум стола, поцарапанный и с выцветшим от времени узором.

— Мне редко приходится последнее время быть мамочкой, тем более что ты мне не говоришь, когда у тебя не все хорошо.

Она многозначительно посмотрела на два покрасневших укуса у меня на шее, и сладкое молоко стало безвкусным у меня на языке от приступа стыда.

— Ну, прости, — сказала я, отодвигая пустую тарелку прочь от ее острого взгляда. И чувствовала я себя очень неловко. Зелья памяти запрещены, потому что не снимаются чисто. В отличие от амулетов и лей-линейных чар, они порождают физические изменения в мозгу, а физические изменения невозможно обратить с помощью соли, как химические. Мне нужно было контр-заклинание.

Собравшись с мужеством, я выпалила:

— Ма, мне нужно обратить действие зелья памяти.

Она приподняла брови, снова глянула на мою шею.

— Тебе нужны чары Пандоры? Для кого?

И близко она не была такой сумасшедшей, как я думала. Воодушевленная тем, что она знает, как по-настоящему называется то, что я ищу, я сказала:

— Для меня.

Прозвучало это грустно, и мама, услышав мои виноватые интонации, даже испугалась слегка.

— О чем забытом ты теперь вспомнила? — спросила она.

Охватив чашку ладонями, я согревала себе душу. В холодный день включили отопление, но оно никак не могло добраться до моей заледеневшей изнутри сути. Я водила пальцами по узору браслета Кистена. Вот все, что у меня от него осталось — браслет и бильярдный стол.

— Меня укусил вампир, который убил Кистена, — прошептала я.

Застывшая поза матери чуть оживилась, она вздохнула, будто прощала меня, взяла меня за руку. В старомодном платье она казалась пожилой женщиной, но руки выдавали ее молодость. Вот жалко, что она держится так, будто жизнь ее близится к концу. Она ведь еще даже не начиналась.

— Милая, — сказала она, и я посмотрела ей в глаза, полные сострадания, — я тебе очень, очень сочувствую. Может быть, лучше было бы забыть об этом? Зачем такое помнить?

— Потому что так надо, — ответила я, вытирая глаза и высвобождая руку. — Кто-то его убил, а я там была. — Я заморгала, пытаясь взять себя в руки. — И должна выяснить, кто это был. Должна.

— Если ты заставила себя забыть, то тебе не понравится то, что ты узнаешь, — возразила она, и какой-то старый страх, не связанный со мной, отразился у нее на лице. — Оставь так.

— Но ведь это Дженкс… — начала я, но она взяла меня за обе руки, остановив мою речь.

— Скажи, — вдруг начала она, — что ты делала, когда вспомнила? Что включило память?

Я уставилась на нее, и сотня уклончивых ответов промелькнула в сознании, но ни один не сошел с языка. Вдруг до меня дошло, что последние три месяца я так много времени была с мамой не ради нее, а ради себя, такой уязвимой после смерти Кистена. И я дала себе волю, уронив голову на скрещенные руки, давясь слезами, которые не хотела выпускать. Вот почему я прибежала к маме, а не ради дурацкого амулета, которого у нее нет, и я это знала. Я думала, что смогу помочь Айви, имея на руках нужные чары. Думала, что смогу помочь себе, но сейчас не могу помочь ни себе, ни ей. Мы получили, что хотели, и это отбросило нас куда дальше назад, чем если бы мы все оставили как было.

Я не могла смотреть на маму, а смотрела лишь на царапины от ее стула на линолеуме, и когда она положила руку мне на плечо, у меня вырвался противный всхлип — будто собака взлаяла. Черт меня побери, мне давно надо вырасти и жить нормально, действовать заранее, а не когда жареный петух клюнет. Надо жить с вампиршей и бросить даже делать вид, что когда-нибудь нас может связать укус, а от этого Айви может и уйти, и я ее пойму. Но я же не хочу, чтобы она уходила, она мне нравится… черт побери, может быть, я даже люблю ее. А теперь — все. Мы должны вернуться назад и обе делать вид, что впереди может быть еще что-нибудь.

— Рэйчел, лапонька моя, — прошептала мама ласково и близко. Запах сирени успокаивал, как ее голос. — Все хорошо. Мне жаль, что ты в таком смятении, но иногда души созданы, чтобы быть вместе, а соответствующих аппаратов нет. Айви — вампир, но она лучшая твоя подруга уже больше года. Вы как-нибудь придумаете, как жить.

— Ты знаешь? — пролепетала я, поднимая голову, и увидела в ее лице глубокое сострадание.

— Трудно было бы не заметить эти укусы, — сказала она. — И если бы их нанес кто-то другой, а не Айви, ты бы сейчас опознавала тело в морге, а не сидела бы у меня на кухне, делая вид, что ничего не случилось. — Я заморгала, а она отодвинула мне волосы и с озабоченным лицом осмотрела шею. — Дженкс сегодня утром звонил и сказал мне, что случилось. Ты же знаешь, он о тебе волнуется.

У меня челюсть отвисла, и я отодвинулась от маминых рук. Ничего себе. Интересно, что он ей рассказал?

— Мам…

Но она пододвинулась ближе вместе со стулом, не снимая руку с моего плеча.

— Я всем своим существом любила твоего отца. Не принимай зелий забвения — они оставляют дыры, а тогда ты не помнишь, откуда взялись твои чувства. От этого становится еще хуже.

Я не принимала зелий забвения, а что их принимала моя мать, было для меня открытием.

— Ты их пила? — спросила я, гадая, не оттого ли мама такая психованная. А мама прикусила губы, обдумывая ответ.

— Да кто их не пил? — ответила она наконец, погрустнела и тихо добавила: — Однажды. Когда стало по-настоящему плохо. Они никогда не держатся постоянно, и нет чар, которые могли бы вернуть все полностью. Заклинание для отмены действия было утеряно еще до того, как мы переселились на эту сторону линий. Может быть, оно есть у Трента, но выманить у эльфа заклинание не проще, чем выманить тролля из-под моста.