Свободный танец в России. История и философия - Ирина Сироткина

НОТ — «научная организация труда» — пожалуй, один из самых некогда известных неологизмов советской эпохи. Он заменил собой так называемый тейлоризм — систему организации труда и управления производством, которую на рубеже XIX и ХХ веков предложил американский инженер Ф. У. Тейлор. Система предусматривала детальное исследование трудовых процессов и установление жесткого регламента их выполнения, включая нормы выработки, а также подбор и специальную тренировку рабочих. Такую систему начали вводить на некоторых московских и петербургских заводах еще до революции. После того, как Ленин назвал систему Тейлора псевдонаучной «системой выжимания пота» и «порабощения человека машиной»[640], ее нужно было чем-то заменить, не отказываясь, однако, от идеи рационализовать производство. НОТ и возникла как более «гуманный» вариант этой идеи. К 1924 году отделы и советы НОТ существовали почти во всех высших правительственных органах — в Рабкрине, например, такой совет возглавлял председатель правительства В. В. Куйбышев. Действовала общественная организация — Лига «Время-НОТ», чьим почетным председателем был Ленин, прошли две всероссийских конференции, на которых обсуждались новые способы рационализации труда — якобы более гуманные, чем потогонные системы Тейлора и Форда. Еще до революции некоторые заводы, в том числе принадлежавший Сименсу петербургский «Айваз», стали организовывать производство по этим системам. На «Айвазе» какое-то время работал профессиональный революционер и поэт Алексей Капитонович Гастев. Кроме того, до революции он, скрываясь от ареста, жил во Франции, был рабочим на металлозаводах и хорошо знал местную организацию производства. Гастев стал секретарем Союза металлистов и создал одну из первых в стране секцию НОТ при Наркомате путей сообщения[641].

Другим большевиком, знакомым с рационализацией труда не понаслышке, был Платон Михайлович Керженцев, проработавший несколько лет на английских и американских заводах. После он руководил РОСТА и служил заместителем редактора «Известий»[642]. Однажды Керженцев со своим спутником-американцем присутствовал на митинге, который никак не мог начаться из‐за отсутствия оратора. Три с половиной тысячи рабочих прождали два часа. Американец быстро подсчитал, что в результате было потеряно 7000 рабочих часов. Керженцев ужаснулся и основал в июле 1923 года Лигу «Время-НОТ»; в ее правление вошли Гастев и Мейерхольд[643].

И Гастев, и Керженцев были активными деятелями Пролеткульта — организации, задуманной в партийных школах на Капри и в Болонье. Именно там в 1909–1911 годах был поставлен вопрос об отношениях культуры, революции и социализма[644]. Гастев был еще и поэтом, автором сборников «Поэзия рабочего удара» и «Пачка ордеров». Его рубленые строфы скандировали со сцены синеблузники; он и сам принимал участие в пролеткультовских инсценировках своей поэзии. По рукам ходили не только стихи Гастева, но и пародия на них безымянного автора:

В августе 1920 года Гастев создал то, что называл своим последним художественным произведением, «научной конструкцией и высшей художественной легендой» — Центральный институт труда (ЦИТ). Его цель — помочь в создании «элементарной культуры привычек, без которых невозможно делать прочную, новую жизнь». Новая культура — это быстрота и точность движений, «ловкое владение телом», «способность неотступно биться». Она формируется производством, фабрикой, которую Гастев представлял «гигантской лабораторий», в которой машина организует действия рабочего, воспитывает его самодисциплину и интеллект. Рабочий машинного производства — не просто исполнитель, но и управленец, «директор предприятия, которое известно под именем станка (машины — орудия)». «История, — писал Гастев, — настоятельно требует… смелого проектирования человеческой личности, психологии в зависимости от такого исторического фактора, как машинизм»[646].

Мысль о том, что машинное производство рождает новый тип человека, лежала в основе так называемого производственного искусства. Искусство будущего, считали производственники, — «не гурманство, а сам преображенный труд». Производство должно революционизировать искусство, а искусство — улучшать производство. Весной 1919 года на диспуте «Художник и машина» говорилось, что качественная, хорошо сконструированная и лучше всего выполняющая свое назначение вещь и есть совершеннейшее произведение искусства. Задача художника — помочь инженеру, конструктору и рабочему в создании таких вещей[647]. Выражаясь на современном языке, производственное искусство было искусством дизайна.