Любовь к ребенку - Януш Корчак

Обдумайте каждый из доводов, и вы увидите, какие важные тут затронуты вопросы и как ясно обозначились индивидуальные особенности ребят.

Я уступил: каждый сам называет заслуженную им отметку; некоторые с огорчением: «Не знаю».

23. Я довольно долго придерживался ложного взгляда, что номер унижает ребенка.

Я упорно не хотел ставить ребят в пары, сажать по порядку номеров за стол. А дети номерам рады: ему девять лет и у него девятый номер, у него двадцатый номер, а тетка его живет как раз в доме № 20. И разве унижает театрального зрителя, что у него номер на билете?

Воспитатель обязан знать ребят, уметь назвать в задушевной беседе уменьшительным именем, каким зовет мама. Надо знать и семью воспитанника – спросить о больной сестренке, о дяде, оставшемся без работы.

Если кровати закрепляются по порядку номеров, пятерым из тридцати шести захочется переменить место: одному захочется спать рядом с братишкой, другому – потому что сосед разговаривает во сне, третий хочет быть поближе к комнате воспитателя, а четвертому страшно.

Ребята ходят купаться парами по порядку номеров; если кто– либо хочет переменить место, чтобы пойти вместе с приятелем, номер не должен служить препятствием, пусть ребенок сменит пару или место.

Уже в первые дни пребывания в колонии номер может стать как бы фамилией, сквозь которую проглядывает личность ребенка, пока не проклюнется наконец полностью его нравственный и умственный облик. Тогда неизбежный номер не приносит вреда.

24. Я нес свои чувства детям, а те не хотели их, плохо переносили, пугались.

Я наивно считал, что за четыре недели можно исцелить любое страдание, залечить всякую рану. Я терял время попусту.

Я окружал заботой наименее стоящих ребят, вместо того чтобы оставить их в покое.

С умилением вспоминаю, как, идя навстречу моим просьбам, ребята принимали в игру таких, которые мешали играть, и уступали задирам, еще больше наглевшим от поблажек.

Даю чудесный мяч не умеющему толком играть глупышу, и он носит его в кармане, ведь у всех равные права на мяч: я давал его «справедливо», по очереди.

Я добивался от честных ребят, не желавших брать на себя невыполнимые обязательства, «добровольного» обещания исправиться.

И радовался, что дело идет на лад, не считаясь ни с бессонными ночами, ни с шедшими на убыль силами. К ребятам, их спорам, делам и играм я относился свысока – все это были для меня тогда «мелочи».

25. Работа в летних колониях тяжелая, но зато благодарная.

Ты сразу получаешь большое число ребят, в любом же другом интернате они добавляются по одному или небольшими группами к уже имеющимся, прошедшим известную обработку. Присмотр за детьми на большой территории тоже нелегкое дело. Особенно тяжела первая, организационная неделя, да и последняя требует от воспитателя усиленной бдительности: ребята, все мысли которых обращены к городу, снова во власти городских привычек.

Добросовестный и неопытный воспитатель может тут почти безболезненно испытать свои силы; на живой работе он быстро ознакомится с проблемами воспитания в интернате и, не отвечая за дальнейшее, может объективнее оценить свои пороки и недостатки. Осознав ошибки, он имеет возможность в следующем сезоне, с новой партией ребят, без свидетелей прошлых ошибок начать все заново, на новых основаниях.

Ему не надо экономить силы и рассчитывать энергию и душевный подъем на большой срок. Устал – лето кончится, отдохнет.

Приобретенный опыт в первый месяц даст ему радостное сознание наличия прогресса в следующем, он быстро заметит разницу, а это поощрит его к дальнейшим усилиям.

Кажется лишь, что работа первого сезона потеряна невозвратно: во втором сезоне будут приятели, знакомые или родственники ребят, бывших в первом сезоне. Поговори с ними, и ты увидишь, что они уже знают тебя и твои требования: еще до того, как тебя увидеть, они уже чувствуют к тебе симпатию и готовы признать твой авторитет.

26. Второй сезон начался под более счастливой звездой.

Получив накануне отъезда список, я принялся заучивать подряд все фамилии. Некоторые внушали доверие, иные – опасения. Я не шучу, сами подумайте, как это звучит: маляр Пылища, крестьянин Улита, сапожник Недоля.

Вооружившись тетрадью и карандашом, я записывал все, что поразило меня в ребенке при первом знакомстве. Оценками первого впечатления были плюсы, минусы или знаки вопроса против фамилии. Короткое «симпатичный, сорванец, ротозей, неряха, дерзит» – первой характеристикой, которая могла подтвердиться или не подтвердиться, но давала общее представление о ребенке.

Так библиотекарь разбирает партию книг, с любопытством обшаривая взглядом заглавие, формат, обложку. Приятное занятие: ого, будет что почитать!

Я отметил особо рекомендованных ребят, ребят, которых провожало много народу, у кого было много подарков в дорогу, и опоздавших. Уже есть в тетрадке первые вопросы, просьбы, советы, тем и любопытные, что они первые. Если один роняет регистрационный листок, а сосед поспешно поднимает его и подает, улыбаясь; если один быстро и громко отвечает, когда его вызывают по списку: «Здесь», а за другого отвечает мать; один отталкивает того, кто занял его место, а другой жалуется; один вежливо кланяется, а другой угрюмо озирается по сторонам – все это имеет для воспитателя громадное значение и, подмеченное и запечатленное в памяти или в записной книжке, служит ценным познавательным материалом.

27. Забирая у ребят почтовые открытки, я кладу их в пронумерованные и сложенные вдвое листки бумаги,

потому что одни открытки разлинованы, другие засалены или помяты.

Совершенно справедливо обижались ребята в первом сезоне, что им дают, когда они пишут домой, не их открытки.

Деньги я завертывал в пронумерованные бумажки и завязывал в носовой платок, тоже приготовленный накануне. Это – вклад, чужая собственность, тем более неприкосновенный, что сделан по принуждению. Отдавая свои десять грошей, ребенок вверяет тебе все состояние: ты обязан относиться к нему серьезно.

В дверях вагона стоял дежурный, у каждого окна – тоже. У меня было время перекинуться несколькими словами с каждым ребенком, и записная книжка опять пополнилась новыми деталями.

Я отмечал, кто клянчил попить, ябедничал, подрался у окошка.

В третий раз продефилировала передо мной вся группа, когда я ставил химическим карандашом номера на мешках. И тут, когда я называл фамилию, одни подходили быстро, а других приходилось выкликать по нескольку раз. Были и такие, которые, вместо того чтобы глядеть в окно, с любопытством следили, обступив меня, за тем, что я делал. И опять кто-то плакал: я послал одного мальчика его утешить, у него это лучше выйдет, а впрочем, пускай даже поплачет.

28. Я предупредил, что на станции нас будут ждать повозки,

и чтобы ребята сходили в уборную сейчас, в вагоне; что нельзя помногу забираться на повозку и нельзя по дороге слезать и что, если у кого окажется не его размера одежда, завтра же ему ее обменяют. Два прошлогодних колониста помогут раздать молоко, трое других – одежду.