Польские земли под властью Петербурга. От Венского конгресса до Первой мировой - Мальте Рольф

Удивительно, что этот генерал-губернатор, которого часто поносили как агента русификации, пропагандировал идею единого правового пространства. Отсюда видно, что и Гурко был сформирован политической обстановкой Великих реформ. А кроме того, становится ясно, что с понятием «слияния» не были автоматически связаны представления о культурном слиянии народов. Это обусловлено тем, что данное понятие возникло в годы реформ в государственном дискурсе. Так, Александр II во время своего визита в Варшаву в мае 1856 года высказал надежду на «полное слияние» польского народа с другими народами империи276. Это не означало, что русская культура как главенствующая в России станет культурой и поляков: царь высказал пока лишь надежду на то, что возникнет фигура гражданина империи.

Такие коннотации позволили преемнику Гурко, генерал-губернатору Имеретинскому, тоже использовать понятие «слияние», хотя он-то как раз выступал за более уважительное отношение к некоторым особенностям польских губерний. В принципе Имеретинский не видел никакого противоречия в том, чтобы, с одной стороны, население этой «чужой страны» сохраняло свой язык, нравы и обычаи, а с другой – более интенсивно объединялось бы с империей277. Ведь «слияние» с «русской государственностью» в одно «неразрывное целое» под скипетром царя допускало и то и другое. В неделимости имперского целого, разумеется, не было ни малейшего сомнения. Поэтому генерал-губернатор на все замечаемые им сепаратистские тенденции реагировал всей мощью государственного репрессивного аппарата278.

В дискурсе же российского общественного мнения той эпохи, напротив, с этими понятиями частично были связаны совсем иные коннотации. Нередко словом «слияние» называлось в том числе и культурное объединение «братских славянских племен» как цель, к которой надлежит стремиться, причем тут речь шла гораздо чаще о «духовном слиянии» или «духовном единстве» народов, а не государственных территорий279. Это были очень туманные формулировки, которые в конечном счете ничего не говорили о том, как именно должно выглядеть слияние народов и как следует реагировать на упорное желание поляков сохранить свою культурно-языковую самостоятельность. И все же данное понятие пропагандировало базовые культурные аспекты некоего процесса объединения, далеко выходившие за рамки государственно-гражданских концепций имперского чиновничества.

Это отчетливо проявлялось и в том дискурсе разграничения, который государственные служащие использовали, реагируя на упреки в русификации. Подпольная и зарубежная пресса регулярно выдвигала это обвинение и клеймила царских чиновников словом «обрусители». После изменения законодательства о печати в 1905–1906 годах в легальной публичной сфере империи тоже стали раздаваться обличительные голоса, говорившие, что петербургское правительство проводит политику «обрусения» в Привислинском крае280. Таким образом, понятия, обозначавшие русификацию, были оружием в актуальной политической борьбе, и имперская управленческая бюрократия должна была занять по отношению к нему какую-то позицию.

Эта позиция царской административной элиты была однозначной: слово «обрусение» имело и в чиновничьих кругах негативные коннотации, так как данное понятие репрезентировало политическую практику, от которой чиновники старались четко дистанцироваться. В отличие от традиционных понятий «обрусевание» и «обрусѣние» (с «ятем») существительное «обрусение» (с «е») и глагол «обрусить» обозначали преднамеренные, форсированные и направленные на максимальную аккультурацию действия по превращению поляков в русских281. Это, с точки зрения государственных чиновников, было дело в высшей степени проблематичное, и потому уже генерал-губернатор Альбединский предпринял попытку от него дистанцироваться. Одна из целей его реформаторских проектов заключалась, по его словам, в том, чтобы показать местному населению, что правительство вовсе не имеет намерения попирать национальность и использовать меры принуждения, дабы в будущем добиться слияния поляков с русской национальностью, и что вообще правительству чужды любые меры, нацеленные на репрессии и русификацию либо носящие принудительный характер282. В постановлении Комитета по делам Царства Польского, содержавшем по большинству предложений Альбединского либо отрицательные решения, либо ответы выжидательного характера, данная принципиальная оценка ситуации, сформулированная генерал-губернатором, получила подтверждение. В протоколе заседания Комитета говорилось, что даже законы, принятые после 1864 года, никогда не были направлены на то, чтобы «насильственно обрусить» население Привислинского края283.

Почти два десятилетия спустя генерал-губернатор Имеретинский на слушаниях в Комитете министров тоже резко выступил против политики принудительной русификации: «При осуществлении этого объединения правительство […] не задавалось несбыточною мыслью об обрусении местного населения в смысле обращения его в русское». Такой ошибочной политике Имеретинский противопоставил проект создания новой гражданственности: цель политической программы государственных школ должна была, по его мнению, заключаться в том, чтобы в каждом ученике крепить сознание, что он прежде всего есть русский подданный, а только потом – поляк284.

Хотя Имеретинский столкнулся в Комитете министров с сопротивлением его конкретным реформаторским предложениям расширить преподавание польского языка в школе, все же и его оппоненты были едины во мнении, что речь ни в коем случае не должна идти об «обрусении» польского населения. Как министр народного просвещения Николай Боголепов, так и обер-прокурор Святейшего синода Константин Победоносцев подчеркивали, что «обрусительная тенденция» не является и не может являться целью школ в Привислинском крае. Обер-прокурор добавил к этому критическое замечание: слово «обрусение» допускает так много разных толкований, что лучше вовсе избегать его, дабы не порождать недоразумений285.