Полынь - сухие слезы - Анастасия Туманова

– Но что случилось? – Никита, наконец, понял, что если Веневицкая столько сил приложила, чтобы увидеться с ним лично, то причина сему весьма серьёзная. Последнее письмо от отца он получил почти год назад, брат и вовсе никогда не писал ему. – Что-то стряслось в имении? Отец здоров?

Веневицкая вздохнула и ладонью, по-католически перекрестилась.

– Никита Владимирович, ваш папенька скончался. Примите мои соболезнования.

Никита машинально перекрестился тоже. Понимая, что нужно хоть что-то сказать, долго, мучительно искал слова, но они всё не находились: так ошеломительна, так внезапна оказалась новость.

– Упокой, господи, душу его… – наконец с трудом выговорил он то, что более-менее подходило к случаю. – Но… Отчего, в чём причина? И… брат, Аркадий знает? Отчего вы поехали ко мне, а не к нему? Вы написали ему? Он успел на похороны?

Веневицкая снова перекрестилась.

– Вашего брата тоже нет. Вы остались одни из рода. Молитесь богу.

Закатов молча смотрел на неё.

…Всё случилось две недели назад, когда в Болотеево привезли почту из уезда, и Веневицкая, как обычно, за завтраком передала её Владимиру Павловичу.

– От сына! – довольно сказал старый полковник, помахивая конвертом. – Петербургский гусарский полк… генерал Вязмитинов. Это же начальник Аркаши? Странно… Ничего не понимаю!

Торопливо освободив письмо от казённого конверта, Закатов начал читать. Амалия намазывала маслом булку… и выронила серебряный ножичек, услышав истошный, пронзительный, почти женский крик полковника. Перепугавшись, она вскочила – и на её глазах Владимир Павлович, хватая скрюченными руками воздух, тяжело повалился со стула на пол. Злополучное письмо соскользнуло со скатерти под стол. Поднялись шум, беготня, дворовые тащили барина в спальню на кровать, взмыленные казачки бегали с водой и нюхательными солями, немедля был послан верховой в уездный город за лекарем, а на село за знахаркой Шадрихой уже неслась, задрав подол, перепуганная девка.

Все хлопоты оказались напрасными: через час барин перестал узнавать домочадцев, у него отнялся язык, отец Никодим едва успел соборовать его, и прибывший на другой день из города доктор застал Владимира Павловича Закатова уже на столе. Веневицкая к тому времени уже успела прочесть роковое письмо. В нём сообщалось, что весь Петербургский гусарский полк и его командир генерал Георгий Вязмитинов искренне скорбят о безвременной смерти ротмистра Аркадия Закатова и выражают искренние и сердечные соболезнования его отцу. Аркадий был убит на дуэли своим однополчанином, имя дамы, из-за которой произошло сие событие, осталось неизвестным.

Прочитав известие о гибели Аркадия, Веневицкая немедленно вызвала к себе старосту, оставила на его попечение имение и работы, собрала необходимые бумаги и выехала в Малоярославец, к младшему сыну Закатова, оставшемуся единственным наследником имений и состояния покойного полковника.

Закончив свою речь, Веневицкая долго смотрела на Никиту, но тот молчал, уставившись в стол и не замечая, что папироса в его пальцах давно погасла. Амалия Казимировна деликатно откашлялась и повторила:

– Вы остались единственным наследником, Никита Владимирович. Близких родственников, кроме вас, не имеется, завещание покойного полковника ждёт вас в уезде, в стряпчей конторе, и требуется поехать и принять дела. Отчёт по всем работам у меня с собой, также и деньги…

– Деньги?.. – Никита, как внезапно пробуженный от тяжёлого сна человек, поднял голову. С недоумением посмотрел на погасшую папиросу, бросил её в пепельницу и поднял на экономку воспалённые глаза.

– Простите, Амалия Казимировна… Вы говорили о каких-то деньгах?

– Разумеется, о них. – Веневицкая сухо улыбнулась. – Продажи зерна, льна, сена, холстов… За всё уже получены деньги, и получать мне пришлось самой, сразу после похорон. Поэтому я и задержалась так надолго. Я послала вам письмо, но вы его, видимо, не успели получить.

– Да… не успел, – торопливо сказал Никита, покосившись на нераспечатанную пачку писем.

– Я не хотела предъявить вам дела в беспорядке. А оставить всё на Прокопа тоже побоялась, он мужик хотя и честный и непьющий, но всё же в отчётности смыслит мало. А у меня учтена каждая ваша копейка, благоволите проверить и принять вырученные средства. – И Веневицкая решительно открыла свой старый потёртый саквояж.

– Что вы, Амалия Казимировна, какая может быть проверка, я полностью вам доверяю! – запротестовал Никита. – Батюшка всегда полагался на вас во всех делах! Я надеюсь, вы и меня не оставите? Я ведь ничего не смыслю в этой хозяйственной отчётности, а вы – настоящий управляющий!

– Я вам очень благодарна, Никита Владимирович. – На тонких губах Веневицкой снова появилась бледная улыбка. – Мне, признаться, тоже не хотелось бы оставлять ваш дом, ехать мне из него некуда.

– Ну, так и прекрасно! – с облегчением сказал Никита.

– Но деньги всё же примите, я и так натерпелась страху, когда ехала с такой суммой к вам. Верите ли, ни одной ночи спокойно не спала, всё боялась воров!

– Неужто такие большие деньги? – усмехнулся он.

– Не большие, но и не совсем маленькие, – поджала губы Веневицкая. – Четырнадцать тысяч потрудитесь получить и проверить по ним все бумаги.

Пальцы Закатова, беспокойно барабанящие по столешнице, замерли.

– Четырнадцать тысяч? – переспросил он.

– Четырнадцать и ещё двести тридцать два рубля тридцать восемь копеек, – размеренно выговорила Веневицкая. Ей удалось, наконец, извлечь из своего саквояжа объёмистый бумажный свёрток. Никита увидел стопку мелко испещрённых цифрами бумаг и справок и поверх всего этого – аккуратно перетянутую розовой лентой пачку ассигнаций.

– Годовой доход от Болотеева извольте принять, – объявила Веневицкая. – И ещё тысяч шесть ожидаются к выплате, очень хорошо в этом году жито уродилось, значительные продажи были в уезде. Благоволите счесть, Никита Владимирович!

– Разумеется, – хрипло сказал он, вставая из-за стола. – Амалия Казимировна, сделайте милость, обождите меня. Я сейчас… Сию минуту.

Веневицкая понимающе кивнула и вновь выпрямилась на стуле, устремив взгляд в стену. Никита быстро вышел из номера, спустился на один лестничный пролёт и уже там, стоя на скользких, пахнущих селёдкой ступеньках и прислонившись лбом к бревенчатой стене, несколько раз сдавленно прошептал: «Господи мой, Господи… Господи…» Других слов не было – ни одного. Горло давила судорога.

Через некоторое время Никита вернулся в номер, где ожидала его экономка. Ровным, спокойным голосом он сказал, что безмерно благодарен госпоже Веневицкой за все её хлопоты, рассчитывает на её помощь и впредь и советует ей немедленно возвращаться в имение. Туда же прибудет и он сам, когда закончит дела в полку и получит отпуск у начальства. Это займёт всего несколько дней. Амалия кивнула, встала и, сделав короткий поклон, вышла из комнаты, оставив на столе бумаги и связку ассигнаций. Никита спрятал и то и другое в свой саквояж, задвинул его поглубже под кровать, запер дверь, не раздеваясь, свалился вниз лицом на грязную постель и через мгновение уже спал тяжёлым, глубоким сном обессилевшего человека.