Рыдания усопших (сборник) - Людвиг Павельчик

На минуту воцарилось молчание – Алекс Шписс переваривал услышанное.

В это невозможно поверить, мой мальчик, но, согласитесь, что это все объясняет: и историю с опустевшей вдруг квартирой, и черепа, и слепки, и то, что никто, кроме Вас, не вспомнил о Лукасе…

Да, пожалуй, Вы правы, доктор. А что, того пилота так и не нашли?

Ну почему же? Ведь я сказал Вам, что знаю теперь точное местоположение разбитой «Цессны» и останков и уже послал за ними самолет. А кто же, по Вашему, кроме того малого мог мне указать точные координаты? Вчера я вынудил владельца авиакомпании покопаться в архивах и узнал его имя. Затем я не поленился съездить в Зальцгиттер, где этот старик до сих пор живет, и выдавил из него правду. Вот, пожалуй, и все.

Зальцгиттер? Надо же, какое совпадение! Ведь это мой родной город!

Правда? – осклабился Убертус. – А батюшка Ваш, часом, не бывший пилот маленьких самолетов?

Внезапно побледнев, Шписс подскочил и ошеломленно уставился на психиатра.

Вы… Вы хотите сказать, что…

Ха! Именно! Согласитесь, что только потусторонним умом можно так ловко все придумать? Открыть истину, позаботиться о погребении своих останков, покарать пилота-труса и упечь в сумасшедший дом его сына, который сам же тому и поспособствовал своими «слепками»?! Завтра привезут скелеты четы Барлоу, мы оснастим их черепами, и, быть может, они не пойдут дальше…

Убертус вдруг вздрогнул и затравленно оглянулся на дверь, но быстро взял себя в руки.

Несчастный Шписс тяжело задышал.

Вы сказали, покарать моего отца… Но каким образом?

Врач вздохнул.

Боюсь, бедный мой пациент, что отец Ваш покончил с собой после моего отъезда, не вынеся рассказанной мною правды. Я думаю, его предсмертное письмо придет Вам почтой завтра, а сегодня Вам нужно постараться успокоиться…

Что?! Что ты сказал, сволочь? – обезумевший внезапно антрополог вскочил и бросился на ставшего ему ненавистным эскулапа, что так спокойно рассказал о том, как подвигнул его отца на самоубийство. – Я убью тебя, слышишь?!

Однако ему не удалось схватить доктора за горло, как он к тому стремился: сухо затрещал электрошокер, и буйный больной как подкошенный грохнулся на пол. Секундой позже палата наполнилась медицинским персоналом, и скоро Шписс уже спал, успокоенный львиной дозой нейролептика. Убертус же вздохнул, пожал плечами и вышел.

Оказавшись в своем кабинете, старик грузно опустился в кресло и вновь взял в руки полученное антропологом из черепа изображение Карин Барлоу. Да, завтра привезут и похоронят скелеты, и пусть они упокоятся с миром! Убертус молил высшие силы, чтобы в мертвые головы супругов Барлоу не пришла идея мстить всем и за все. В чем он, в конце концов, виноват? Он был молод, а она – чертовски привлекательна…

Убертус в задумчивости огладил свою густую бороду. Борода эта, как мы помним, придавала ему сходство со святым, но в душе у него ничего святого не было.

09.07.2014

Когда Раду прибыл в монастырь, уже смеркалось. Дорога отняла у него без малого шесть часов жизни и последние силы, так что, называя свое имя девушке у регистрационной стойки, он чуть шевелил языком. Привыкшая к виду усталых путешественников, молодая особа понимающе покачала головой и улыбнулась, протягивая Раду ключ от его комнаты. Ее помощница-практикантка – совсем уж молоденькая курочка в светлых локонах, поставила в регистрационном журнале галочку: прибыл-де. Взяв увесистый стальной брелок с позолоченным набалдашником и выбитым на нем номером апартамента, гость нашел в себе силы поблагодарить девицу и начал неспешно подниматься по широкой, устеленной зеленым ковром лестнице, сохранившейся в первозданном виде.

Последний монах покинул эти места в далеком 1802 году, и в бывшем монастыре размещалась сначала библиотека Людвига Первого, потом еще что-то, а теперь Швабская Академия, предоставляющая всем интересующимся платные курсы на всевозможные темы, а также кров и обеды-ужины в виде буфета, не слишком разнообразные, но достаточные для людей занятых, предпочитающих умные заседания чревоугодию. Комнаты – бывшие кельи – швабы оборудовали по самым современным представлениям, и лишь стилизованная под старину мебель да четырехметровые, покрытые лепниной и кое-где фресками потолки напоминали приезжим о славном бенедиктинском прошлом здания.

Поднявшись на второй этаж и отыскав свой номер, Раду бросил в угол спортивную сумку, притулил к стене чемодан на колесиках и в изнеможении рухнул на массивную деревянную кровать, переводя дух. Через минуту он почувствовал себя лучше и, машинально полистав обнаруженную им на прикроватной полке Библию – обязательный атрибут всех гостиничных номеров, снова поднялся.

Распахнув дверцы громадного, под потолок, шкафа, верхние полки которого терялись в полумраке, Раду за пять минут развешал и растолкал по отсекам весь свой немудреный гардероб и отправился в душ. Освежившись, он принарядился, почистил с помощью странного мохнатого механизма в коридоре ботинки и спустился к ужину. Есть хотелось ужасно. Девица за стойкой приветливо ему улыбнулась, а ее помощница-практикантка вновь поставила в журнале галочку: покушал-де.

В свой номер он вернулся, когда снаружи уже совсем стемнело. Холодный серебряный свет одинокого фонаря на монастырском дворе заливал комнату, придавая предметам причудливые формы; Раду живо представил себе, что находится в настоящей монашеской келье, где, должно быть, все именно так и выглядело пару-тройку сотен лет назад. Хотя, впрочем, зачем бы понадобился ведущему скромный, а то и аскетический образ жизни монаху такой огромный шкаф? Какие такие наряды стал бы он в нем держать?

Громада массивного, мореного дуба (ух ты!) шкафа возвышалась над всем остальным в комнате, словно суровый начальник, не терпящий возражений. Пристроенный к стене, он вполне мог бы служить дверью в соседнее помещение, если бы кому-то вдруг вздумалось придаваться здесь шпионским или же любовным страстям. Раду усмехнулся: какие страсти у монахов? Да и участники конференции, на которую он прибыл – пропади она пропадом! – эмоциональностью не отличаются и сейчас, должно быть, уже мирно похрапывают в своих пышных постелях или репетируют завтрашние доклады…

Раду вздохнул в предчувствии предстоящей трехдневной скуки и, умывшись на ночь, взялся было за ключ в дверце шкафа, чтобы достать оттуда пижаму. Однако что-то остановило его, заставив отдернуть руку и сделать шаг назад. Знаете, как это бывает? Потемки, незнакомая обстановка чужого жилища да мертвый свет луны (в случае Раду – фонаря) воскрешают в нас самые глупые суеверия и вызывают ложные предчувствия, поднимая со дна возбужденного сознания мутную взвесь укоренившихся в древних структурах мозга страхов и инстинктов, лежащих там в осадке тяжелым шлаком. А уж если вы, как наш герой, порадовали себя несколькими фужерами хорошего красного вина, то оторопь и ком в горле вам обеспечены.

Раду стоял, замерев и боясь повернуться, хотя то, что его обеспокоило и заставило его сердце колотиться о грудную клетку, находилось не за спиной, а именно в шкафу, за запертой дверью. Он порадовался мысли, что не успел повернуть ключ и открыть шкаф, хотя и не смог бы объяснить, что его так встревожило. Должно быть, вся обстановка комнаты, непривычность ситуации и одиночество сыграли с ним злую шутку, но, даже понимая это, он ни за какие блага на свете не согласился бы сейчас отпереть эту дубовую дверь и заглянуть внутрь. Забыв про пижаму, Раду попятился назад и, нащупав кровать, влез под одеяло, дав себе клятву никогда больше не приезжать в бывшие монастыри.