Обыкновенное чудо. Истории, которые исцеляют - Анна Валентиновна Кирьянова

на своем… Но потрясение было слишком велико. Или во многих других случаях, не таких трагичных, мужчина просто уходил от жены, заявляя, что никакая она ему не жена. А так, просто хорошая знакомая. Можно сказать, старый друг. А вот сейчас он встретил ту, на которой хочет жениться. И преспокойно уходит, вернее, выгоняет «старого друга», как старого верного пса, который надоел.

Если печать в паспорте ничего не значит, а женщина мечтает о браке, почему бы брак не зарегистрировать? Это же такой пустяк, а любимая жена так нервничает из-за этого, так переживает. В чем дело-то, раз все это ничего не значит? И почему любимую жену – а говорят, что любимую – обрекают на мытарства в случае, уж извините, своей смерти? И почему ей заявляют, что она, в сущности, никто, когда соберутся выйти из отношений? В глубине души большинство таких жен чувствует тревогу и неуверенность в отношениях. Не все, но многие. Потому что все логично: если ради тебя не готовы на простую формальность, на пустяк, как это называют, то что ты значишь в жизни человека вообще?

Была такая художница в начале XIX века, Констанция Майерс. Добрая и доверчивая женщина. Она и в детстве была доброй и доверчивой – так о ней сказали монашки, она воспитывалась в монастыре. Констанция познакомилась с Пьером Прюдоном, тоже живописцем. Полюбила его и стала с ним жить. Пьер до этого был женат, но жену его признали сумасшедшей. И дети у него были от первого брака. Вот этим детям Констанция стала матерью и прислугой – она заботилась о них, а они ее в грош не ставили и унижали. Она же и была вроде прислуги, свадьбы-то не было, брака не было. Констанция писала картины и подписывала их именем своего «гражданского мужа» – в начале XIX века никто не хотел покупать картины женщины. Ну, или купили бы за гроши.

И писать другие картины Констанция помогала этому Пьеру. И истратила на него и его детей все свое состояние – наследство от своего отца. Так они жили и жили, обычная такая семья. Только детей Прюдон не разрешал заводить и предпринимал некоторые меры, чтобы они не завелись. У него же были дети, вот и довольно. Констанция и это терпела, хотя мечтала о детях и о семье. А потом Пьер Прюдон решил уехать. Как-то переменить свою жизнь. Тем более его стали просить освободить квартиру в Сорбонне, так что пришло время перемен! Констанция стала спрашивать: что же с ней будет? Ей-то что делать? А Пьер ответил, что жениться он точно не собирается. Двадцать лет не женился на тебе, с чего бы сейчас вступать в брак? Нет, я на тебе никогда не женюсь, мерси за все хорошее и адье, как говорится.

Надо понимать положение бедной художницы: ей было сорок шесть. Это по тем временам – почти старость. Кому нужна старая женщина, которая к тому же имеет испорченную репутацию, жила без брака с мужчиной? Все свои деньги Констанция истратила на Прюдона и его выросших детишек. У нее не было ничего. А картины были подписаны именем Прюдона, понимаете? Она оказалась «никем». Никто и звать тебя никак, как говорится. Констанция не стала скандалить, толку-то. Она пошла в другую комнату и тихо перерезала себе горло. И умерла.

Пьер Прюдон очень переживал, он любил Констанцию. Он винил себя в ее смерти. Он, возможно, просто поддался плохому настроению, порыву недобрых чувств, из-за квартиры нервничал, разозлился, сказал обидное в ссоре – всякое бывает. Но случилось непоправимое. Прюдон организовал выставку работ Констанции – он как бы внес ее имя в историю живописи, подтвердил, что она была художницей! Только ей это было уже безразлично. И через два года сам Прюдон тоже умер от вины и тоски. А всего-то и надо было соблюсти простую формальность. Штамп поставить, свадьбу сыграть или подписать свою фамилию в церковной книге регистрации браков. Или сходить в городскую управу и получить свидетельство о браке. И детей разрешить завести, как странно это сейчас звучит…

С браком дело такое, тонкое. Для женщины это важный вопрос, даже если она всего лишь мягко намекает и вопросы задает. Юридический статус важен всегда, но сначала об этом как-то не думают. Потом привыкают. А потом говорят, что ты не жена. Просто добрый старый друг. Старая знакомая. Или просто – старая. Так часто бывает. И сейчас, конечно, другие времена. Но как часто случаются похожие истории, когда оказывается, что женщину не считали женой. И ей ничего не принадлежит, вот и все. И двадцать лет жизни ей никто не вернет…

Дело не в регистрации брака. Дело в отношении к любимой женщине. Которую так безмерно любят, что не хотят зарегистрировать брак. Это же пустяк! Конечно, если это обоюдное решение, то и хорошо. Даже отлично. Но если женщина страдает и просит – даже просто намекает, даже просто молчит уже и не говорит на эту тему – почему бы это не сделать? Так что никто никому ничего не должен. И никто ничего не требует. Но надо задуматься о будущем, которое может прийти неожиданно, если о нем не позаботиться сейчас.

Одним дарят подарки, а они этого даже не замечают.

Или не особо ценят. Повертят в руках и протянут пренебрежительно; мол, разве же это подарок? Подумаешь, семья есть. Подумаешь, здоровье. Оно так себе, кстати, среднее. Подумаешь, пальто купил или машину. Какой же это подарок, я же купил. Заработал деньги, потому что работа есть и здоровье. Подумаешь, Жизнь. Тоже так себе подарок. Это довольно тягостно и трудно – жить-то. Подарок – это миллиард долларов и дворец вроде Тадж-Махала. Ну или что-то такое, я не знаю точно, но нечто масштабное и ценное. А это дрянь и пустяки…

Одной девочке много лет назад подарили подарок, она его на всю жизнь запомнила, навсегда. Ей было шесть лет. Маме пришлось отдать ее в интернат; они жили в деревне, мама решила завербоваться на северную стройку, потому что они с дочкой погибали в нищете. И маленькую Асю мама отдала в интернат в городе, чтобы пока обустроиться на новом месте. Это было давным-давно, тогда некоторым приходилось так поступать.

А в интернате Ася тяжело заболела скарлатиной. И ее воспитатель отвезла в детскую больницу и там оставила. Мама не могла приехать, Ася это понимала. Она тихонько лежала в палате и думала. Ни книжек, ни игрушек не было. Другие дети лежали с мамами,