Я, Дрейфус - Бернис Рубенс

— Но вы сами их не нашли?

— Нет, — вынужден был признать он.

— Так они могли быть откуда угодно. Отпечатки пальцев Джорджа Тилбери можно было взять в любое время. То же и с пуговицей, — сказала Ребекка. — Вскоре после суда, — продолжала она, — вы повезли свою семью в кругосветный круиз. Довольно дорогая поездка. Как вам это удалось на инспекторскую зарплату?

— Круиз был подарком, — сказал он. — Это запрещено?

— Никоим образом, — ответила Ребекка. И обернулась к судьям. — Он говорит, круиз был подарком, — повторила она, — и на этом, уважаемый суд, защита прекращает опрос свидетелей.

Было только одиннадцать часов. Я понадеялся — вот до чего осмелел, — что мне не придется обедать в комнате для ожидания. Главный судья призвал зал к порядку, хотя в этом не было необходимости. Публика и так замерла в предвкушении.

— Сейчас мы сделаем короткий перерыв, — сказал он.

Мы встали, суд удалился. Ребекка подошла ко мне.

— Они скоро вернутся, — сказала она. И улыбнулась. Мы оба знали, каким будет приговор.

И действительно, через десять минут судьи вернулись. Мы все снова встали и стояли, пока они не расселись. Вид у них был такой довольный, словно они только что хорошо прогулялись. У меня было впечатление, что из зала они выходили только для того, чтобы заказать на обед столик получше. Главный судья даже не потрудился встать, зачитывая приговор.

— В данном случае, — сказал он, — апеллянт подал жалобу на приговор, по которому он был осужден за убийство, на том основании, что он оказался жертвой заговора с целью извратить правосудие. На основании показаний, которые мы услышали, нам совершенно ясно, что обвинение в заговоре полностью справедливо. В процессе апелляции мы слышали показания, от которых кровь стынет в жилах. Налицо нарушение правосудия, и виновные дорого за это заплатят. Выражаем соболезнования родителям Джорджа Тилбери, которым пришлось выслушивать то, что напоминало им об их трагической утрате. И также апеллянту, который был несправедливо приговорен отбывать наказание за преступления других. Апелляция удовлетворена, и апеллянт объявляется свободным.

Я слышал радостные возгласы в зале. Я почувствовал, что Ребекка меня обнимает. И остальные тоже. Наверное, это были мои родные. Но все расплывалось перед глазами. Никаких подробностей я не помню. Помню только, что запел бабушкину песню, и слова на идише легко слетали с языка — я вспомнил их все до единого.

37

Теперь все было кончено. Но не для Дрейфуса. Не для сэра Альфреда, которым он вновь стал, когда королевская канцелярия вернула ему титул. Потому что Дрейфусу предстоял еще один суд. Дрейфус против Дрейфуса, и провести его мог только сам Дрейфус. Только он мог себя обвинять, только он мог себя защищать, и лишь он мог вынести приговор. И только после всего этого он мог подойти к черте, к которой подошли его родители. Он приобщит к этому и детей, пусть они никогда не стремятся к тому, чтобы их «считали своими» — это вряд ли поможет спастись. Они вместе обратятся к своему наследию, к долгой истории побед, поражений и бесконечного горя. Они вместе поставят точку в долгой череде отрицаний. И его родители через детей пожнут этот столь разнообразный урожай.

Они с Мэтью повезли семью в ту деревню в Кенте, где прошло их детство. Он вспомнил поездку в Париж с родителями, когда они посетили дом, из которого бежали. То же самое тяжелое чувство он испытал, когда они въехали в деревню. Ему хотелось развернуться и уехать: это место вызывало у него отвращение. Он не видел никакой прелести в зеленых полях, где играл мальчишкой. Деревенская церковь и все, что она собой символизировала, воспринималась как насмешка, но рядом с ней лежали те, кто дал ему жизнь, его возлюбленные предки, хотя им и приходилось скрывать, кто они. Но теперь он положит этой лжи конец. Он договорился, что прах его родителей будет эксгумирован.

Вместе с Мэтью он подошел к могилам. Они заросли сорняками. И так они нравились ему больше. Тогда, до суда, они, такие аккуратные, ухоженные, словно отдавали дань Иисусу, укрывшему их. Статую так и не починили. Рука была обломана по локоть, и по потрескавшемуся гипсу расползались пятна алой краски. Дрейфус и Мэтью отвернулись, предоставив могильщикам заниматься своей работой.

А потом они ехали за катафалком через всю деревню.

— Мы никогда сюда не вернемся, — сказал Мэтью.

Раввин ждал их на Уиллесденском еврейском кладбище, и там, в тишине и покое, они похоронили родителей согласно традиции. Так они прошли первую станцию искупления.

Дрейфус спланировал весь маршрут, и намеревался, насколько возможно, проследовать по пути, который пришлось проделать его дедушкам и бабушкам. С того самого дня, когда их загнали в телячьи вагоны и повезли к печам. В архивах указывалась дата — 17 июля, через четыре дня после того, как их схватили. 13 июля 1942 года его бабушки отправились за молоком, и в тот же вечер, презрев комендантский час, дедушки отправились их искать. А 14 июля они не вернулись. Дрейфус не знал, где именно в Париже их поймали, но предполагал, что их отправили либо в Вель д’Ив, либо в Дранси. И надеялся только, что перед тем, как попасть в газовые камеры, они хотя бы успели обняться.

Дрейфус и его семья приехали в Париж 16 июля, пятьдесят с лишним лет спустя. Приехав, они сразу пошли на рю дю Бак и там побродили около дома. Оттуда они переулочками вышли к кондитерской, где некогда продавали и молоко. Теперь там был парикмахерский салон, но миновать это место они не могли. А потом отправились пешком на бульвар Распай. Не глазея на витрины, не разглядывая достопримечательности. Свернули направо, на рю Варенн, оттуда — к Дому инвалидов. У него они не задержались — Наполеон к нынешней цели Дрейфуса никакого отношения не имел. На авеню Ла Мотт и бульвар Гренель. Здесь Дрейфус остановился. Они шли по жаре больше часа. Где-то по пути их следования его дедушек и бабушек схватили, и место, куда их отправили, уже было видно. Вель д’Ив, на углу с рю Нелатон. До войны там был стадион, где парижане собирались отдохнуть и развлечься. Когда пришли немцы, там по-прежнему собирали парижан, но уже не для развлечений. В Вель д’Ив сгоняли евреев, это была их первая остановка на пути к печам. Именно о Вель д’Ив бурлили слухи. В Париже давно ходили рассказы о том, что ждет европейских евреев, но это было так ужасно, что они казались неправдоподобными. В Вель д’Ив эти истории не казались такими уж маловероятными, такими неправдоподобными, на этом стадионе разве что дети плакали, а так царила тишина, потому что передавать такие слухи громко значило признавать их правдивость.

Дрейфус повел семью туда. Стадион снесли, на его месте построили одно из зданий министерства внутренних дел, но, тем не менее, и это место они не могли миновать. Поблизости от этого позорного места они передохнули, но недолго — воспоминания влекли их дальше.

В тот день, когда схватили его дедушек и бабушек, было очень жарко, даже для июля, а на всем стадионе, как слышал Дрейфус, был всего один кран с водой. В тот день на стадион доставили тысячи евреев, и из-за жажды, утолить которую было нечем, на беспощадном солнце погибло много старых и слабых. Но смерть там была благом, потому что тех, кто выжили в Вель д’Ив, ждали невообразимые мучения. Многие подумывали о самоубийстве, но мешало то, что там было слишком тесно. Дрейфус не знал, сколько времени его деды и бабки мучились на стадионе. Это зависело от того, сколько схватили евреев, сколько было поездов, чтобы отвезти их к конечному для них пункту. К концу июля через Вель д’Ив из Парижа вывезли четырнадцать тысяч евреев, так что возможно, и деды с бабками были среди них.