Сосны. Город в Нигде - Блейк Крауч

Он поднял второй ботинок, прицелился, метнул.

Прямо по харе.

Отскочив, ботинок закувыркался в воздухе, а бестия, все так же уцепившись за стену, поглядела на Итана и зашипела.

Всем своим видом олицетворяя убийственные намерения.

– Как, по-твоему, долго ли ты продержишься? – спросил Итан. – Должна же ты уставать. – Он наклонился, сделав вид, что протягивает руку. – Я помогу тебе одолеть остаток пути. Только доверься мне.

От взгляда твари по коже бегали мурашки – явный интеллект, тем более пугающий, что даже не поймешь, насколько далеко он простирается.

Итан уселся на камни.

– Я буду сидеть здесь, – заявил. – Пока ты не упадешь.

Он смотрел, как бьется ее сердце.

Смотрел, как она мигает.

– Ну, ты урод, настоящий ублюдок! – хмыкнул Итан. – Извини. Не мог удержаться. Это из кино[18]. А если серьезно, что ты за черт?

Так проползли пятнадцать минут.

Близился вечер.

Солнце начало клониться к западу, дно ущелья уже погрузилось во мрак.

На скалах стало холодно.

Над головой проплыли несколько облачков, но совсем несущественные, вскоре растворившиеся в этой кристальной голубизне, как запоздалые сожаления.

Все пять когтей левой передней конечности твари затряслись мелкой дрожью, дребезжа по микроскопическим зацепкам, и выражение ее глаз как-то изменилось. По-прежнему уйма остервенения, но теперь добавилась частичка… страха?

Голова зверя повернулась, озирая всю поверхность скалы в пределах досягаемости.

Итан, уже проделавший ту же инспекцию, пришел в точности к тому же выводу.

– Ага, так и есть, дружок. Этот карниз. Мой карниз. Твой единственный вариант.

Тремор распространился на ее правую ногу, и Итан уже открыл было рот, чтобы предложить твари просто сдаться, когда она вспрыгнула со своего насеста, подскочив на три фута и одновременно взмахнув правой лапой по широкой плоской дуге.

И порвала бы Итану лицо, но он пригнулся – когти лишь задели его макушку – и встал на обе ноги в готовности пинком сшибить зверюгу со скалы.

Но этого и не потребовалось.

В таком ослабленном состоянии у нее не было ни шанса дотянуться до карниза – она просто воспользовалась последней возможностью утащить Итана за собой в пропасть.

Очевидно, падение не стало для нее сюрпризом, потому что тварь не издала ни звука, не размахивала конечностями. Просто таращила бельма на Итана, устремляясь во мрак дна ущелья, храня полнейшую неподвижность, будто совершая высотный прыжок.

Совершенно смирившись со своей участью – а может, даже умиротворенно.

Вчера она не переступала порога своей комнаты.

Даже не вставала с постели.

Готовилась к его гибели.

Знала, что та неминуема.

И все равно, день, взошедший над миром, где нет Итана, едва не убил ее. Почему-то свет сделал все реальным. Люди на утренних прогулках. Даже стрекот сорок в кормушке на боковом дворе. Это продолжение хода вещей сокрушило ее и без того разбитое сердце. Шестеренки мироздания продолжали вращаться, а ей досталась лишь утрата, застрявшая в груди, как черная опухоль, горе столь безмерное, что она едва находила силы дышать.

Сегодня рискнула выйти и теперь в тупом онемении сидела под лучами солнца на мягкой траве заднего двора. Взирала на окружающие горные стены часами, наблюдая, как свет движется по ним, и пытаясь не думать вообще ни о чем.

Из созерцания ее вырвал звук приближающихся шагов.

Она оглянулась.

К ней шел Пилчер.

За время своего пребывания в Заплутавших Соснах она встречалась с этим человеком не раз и не два, но ни разу с ним не заговаривала – ее предупредили на сей счет с самого начала. Они не перемолвились даже словом с той дождливой ночи пять лет назад в Сиэтле, когда он явился к ней на порог с самым бредовым предложением на свете.

Пилчер сел рядом с ней на траву. Сняв очки, пристроил их на колене и сказал:

– Мне сказали, вы пропустили свой трудодень в кооперативе.

– Я не выходила из дома двое суток.

– И чего вы намерены этим добиться? – осведомился он.

– Не знаю. Но я не вынесу человеческих взглядов. Конечно же, мы не сможем о нем говорить, но я буду видеть жалость в их глазах. Или, что хуже, меня станут игнорировать. Вести себя как ни в чем не бывало. Будто его и не существовало вовсе. Я даже сыну не сказала о смерти его отца. Даже не знаю, с чего начать.

Скоро вечер.

На небе ни облачка.

Ряд осиновых саженцев, отделяющих ее задний двор от соседского, за ночь позолотился, их круглые листья залепетали на ветру. Она слышала перестук деревянной китайской музыки ветра на заднем крыльце у двери. Именно в такие моменты – безупречный облик, прикрывающий реальность, которой ей никогда не узнать, – она и боялась, что однажды это доведет ее до безумия.

– Вы тут славно устроились, – заявил Пилчер. – Проблемы с Итаном были нужны мне меньше всего. Надеюсь, вы верите.

Она поглядела на Пилчера, заглянула прямо в его черные глаза и отозвалась:

– Я не знаю, чему верить.

– Ваш сын в доме?

– Да, а что?

– Я хочу, чтобы вы пошли внутрь и забрали его. Я припарковал машину перед домом.

– Куда вы нас везете?

Он покачал головой.

– Вы не причините Бенджамину вреда?

Пилчер вскарабкался на ноги.

Поглядел на нее сверху вниз.

– Если бы я хотел причинить вам вред, Тереза, то взял бы вас с сыном посреди ночи, и только бы о вас и слышали. Но вам это уже известно. А теперь ступайте за ним. Встретимся снаружи через две минуты.

Итан вглядывался в воздуховод.

Втиснуться будет трудновато, а в толстовке, наверно, и невозможно.

Вытащив руки из рукавов, стянул ее через голову и швырнул с карниза. Голые руки мгновенно покрылись гусиной кожей. Прикинув, что отталкиваться придется в основном ногами, решил снять и носки, чтобы подошвы не проскальзывали.

Сунул голову в трубу.

Поначалу плечи не проходили, но поизвивавшись с минуту, он наконец втиснулся внутрь до половины, вытянув руки перед собой, а дальше принялся толкаться ногами, чувствуя пальцами леденящее прикосновение тонкого металла.