"Абрамсы" в Химках. Книга третья. Гнев терпеливого человека - Сергей Анисимов

– Нет, ну твою же мать, ну надо же… Вот уж чего не ожидали, а?

Снова общий, почти слитный кивок. Они никак не могли привыкнуть.

– Док… Ну до-ок. Ну хватит уже усталость демонстрировать, мы все устали…

– Чего вам? Дайте посидеть-то просто… товарищ старший…

– Ладно, какие тут чины, я не этого хотел. Ты слушай, вот ты проявил нам свою интуицию, черную эту расшатал, нашел, во что ногтем ей тыкнуть… Так ты вот скажи нам, ты как думаешь?..

– Что?

– Есть у нас теперь надежда?

Операция прошла с такими потерями, что они все до одного были без преувеличения черными от боли внутри. Особенно старшие офицеры, собственно и отдавшие приказы, обрекающие подчиненных на гибель. Все участники операции были добровольцами. Они все знали, ради чего это делается, они давно к этому готовились. Плохо приготовились, значит… Иначе было никак – без ставки на экспромт, на действия командиров низового звена «по обстоятельствам» операция просто не состоялась бы, поэтому выбора не имелось. Но все равно… Цену они готовы были заплатить любую, но плата чужими жизнями, не своей, – это всегда слишком высокая плата для честного человека.

– Как ты?

– Я?.. Как грешник перед святым Петром… Понимаю, что это все и это навсегда. Никакая другая цель… Никакая, я клянусь… Никогда бы…

Высокий мужчина со страшным лицом неожиданно сморщился и отвернулся, чтобы старый друг не видел, как он заплачет. Широко открыв рот, вдохнул воздуха так, что стало больно в груди. Запрокинул голову, изо всех сил пытаясь сдержаться. Постоял так с полминуты и обернулся снова.

– Воды хочешь?

– Нет… Знаешь, хочу водки.

– Водки?

– Да, русской водки. Смешно, да?

– Ни черта не смешно… Я вот хочу… Хочу пистолетный ствол в рот.

Этого он не хотел говорить. Это сказалось само, он даже не ожидал.

– Одиннадцать человек. Одиннадцать…

– Еще почти двадцать наших ранены. Кто знает, сколько из них?..

– Вот именно. Завтра, может быть, станет известно. Кому-то…

– Ладно. Мы заранее догадывались, что будет трудно. Но чтоб так…

Его лицо опять исказилось. На берлинский SEK[19] пришлось почти две трети потерь, остальные на собственно «линейных» полицейских. Будь у них федеральный GSG 9[20], все наверняка обошлось бы намного легче, но выходить на министерский уровень они так и не решились. Все это было их собственной инициативой, за которую они были готовы нести полную ответственность: и отлично знали, какую именно. И они, и подчиненные им старшие и младшие офицеры полиции были полностью готовы к самому настоящему военному трибуналу. К тому, что они будут немедленно признаны виновными и расстреляны. Были готовы они и к тому, что операция будет сдана нашедшимся среди них предателем еще на подготовительном этапе. Или что она с треском провалится на этапе осуществления, когда «что-то пойдет не так». Не так пошло многое – слишком мало времени на подготовку, слишком мало возможностей привлечь нужных людей, слишком высокий уровень секретности. То, что они победили, было далеко не чудом – шансы на успех Карл Эберт оценивал в 50 % минимум. Но потери сделали победу почти пирровой. Почти – потому что ни один из них ни на единый момент не забывал, для чего это все.

– Верх уже звонил?

– Уже дважды.

– А самый верх?

– Собственно фрау канцлерин? Нет, пока нет. Она гарантированно уже в курсе, но, возможно, еще подбирает формулировки.

– Нас расстреляют?

– Скорее всего.

Они помолчали, потом почти одновременно криво улыбнулись. Это вышло почти зеркально, но совершенно не оказалось смешно.

– Зато как победителей. Пусть.

– Пусть.

Это было утверждение.

– Посол уже заявил свой протест?

– Не имею понятия. Но почти наверняка еще нет. Когда происходит такое… Сейчас они все в глухой обороне. Все, от морпехов охраны посольства и до самого мистера Фейнштейна включительно. Ждут, что будет дальше. Ждут, не придем ли мы уже за ними.

– Он мог бы и не ждать. Позвонить напрямую самому Вестервелле, самой фрау канцлерин…

– Может, и позвонили, откуда нам знать? Но это не отменяет ничего. Думаю, они сами уже все поняли.

– Почему они не увезли его подальше? Домой, к себе, в округ Колумбия? [21] Что, настолько были уверены в себе?

Руководящий директор полиции провел рукой по собственному лицу, покрытому каплями липкого, холодного пота. Пальцы дрожали. Одиннадцать погибших…

– Да. Думаю, так. Что американец?

– Теперь его потрошат.

– Его при захвате не сильно?..

– Сильно. Еще как сильно. Но по сравнению со всем остальным…

Оба снова замолчали. Да, это был гарантированный трибунал: можно было даже не сомневаться. Даже в мирное время задержание сотрудника чужого посольства – уже само по себе скандал и повод для очень громких дипломатических нот, очень долгих и суровых разбирательств. Каждое такое задержание в результате оказывается незаконным: и если на них идут, то с очень серьезным прикрытием и в рамках очень серьезных политических игр. «Дипломатический иммунитет» есть нечто незыблемое. Не просто утвержденное Венской конвенцией и общепринятое, а именно незыблемое. Что-то такое, на чем держится весь мир, вся концепция дипломатии. Когда его нарушают в диких странах вроде Ливана, Ирана или Египта – это фактически casus belli, повод к войне. Силовой захват сотрудника дипломатической миссии, с уничтожением охраны в столице дружественной страны – это… Такого, кажется, не было вообще нигде и никогда за последнюю сотню лет.

Но конкретно за последние десять лет слишком многое, считавшееся незыблемым, было отринуто, и ни у кого с этим не было никаких проблем. Вторжение в Ирак и практическая ликвидация его государственности. Операция против Югославии, закончившаяся тем же самым. Операция против Ливии. Операция против России, названная каким-то идиотом «миротворческой». Они проводились под надуманными предлогами, не выдерживающими самой поверхностной проверки, да и спокойно «признанными ничтожными» потом. Но сработавшими, когда это требовалось, причем не только для благосклонного внутреннего потребителя, а и для всего мира. Кто был союзником, тот согласился; кто был слабым, тот смолчал. Это было фактически концом системы международного контроля, основанного на существовании ООН в целом и Совета Безопасности в частности. Что ж, мир изменился. Но только наглость и самоуверенность, основанная на военной и экономической мощи, может позволить столько лет, столько раз подряд рассчитывать на то, что ты единственный, кому мир позволит менять правила.