Эластичность - Леонард Млодинов

В науке с подходом «вали кулем» – таким, как у титанов джаза, – успеха добиться трудно. А потому люди, преуспевающие в науке, может, и бывают эксцентричными или «сумасшедшими», но они обычно чудят менее радикально и опасно. Среди ученых, с кем я знаком лично, был экспериментальный физик, обедавший в университетском кафетерии каждый день, но употреблявший только соусы и приправы, пожилой профессор нейробиологии с оранжевыми волосами и татуированным логотипом «Эппл», профессор физики, обожавший снежинки, и нобелевский лауреат, одержимый банджо. Есть и более знаменитые примеры – Альберт Эйнштейн, например, подбиравший на улице сигаретные окурки, чтобы их нюхать, после того как его врач запретил ему курить трубку, а также Исаак Ньютон, проведший математический анализ Библии в поисках зашифрованных намеков на конец света[215]. Эти великие ученые были эластичными мыслителями, но и в профессиональной жизни, и в личной подключали исполнительный мозг, чтобы умерять свое поведение пожестче, нежели музыканты-новаторы, о которых я рассказал выше.

Хотя для каждой профессии нужен особый стиль мышления, будь вы музыкант, ученый или оригинальный мыслитель в какой-нибудь еще области, есть необходимость в толике упорядоченной аналитической мысли, чтобы новаторские идеи превращались в творческий продукт – полезный, приятный, гармоничный или как-то еще притягательный. Психологи считают, что ключевая разница между людьми с шизотипической личностью и теми, кто страдает острой шизофренией, состоит как раз в способности сосредоточиваться и, если брать шире, применять такой вот упорядоченный аналитический ум. Люди с повышенным коэффициентом интеллекта, судя по всему, более способны удерживать в уме шквал странных мыслей, какой обычно возникает, если снизить когнитивное торможение, но при этом такие люди не теряют способности действовать в человеческом обществе[216]. Вылепливать и развивать те или иные идеи трудно, и потому, если не считать Нэша, в искусствах и науке не очень-то много шизофреников и других страдающих от тяжелых психиатрических недугов[217].

Джудит Сассмен росла в 1940-е и всегда искала, к чему бы приложить свое воображение. Иногда на это годилась игра в куклы, иногда – танцы, а иногда достаточно было просто гулять по округе часы напролет с воздушным шариком и выдумывать истории и персонажей[218]. В 1950-е девочка с воздушным шариком стала студенткой Нью-Йоркского университета, где познакомилась с мужчиной с другим складом ума и склонностью мыслить аналитически – с будущим адвокатом. К 1960-м она остепенилась и стала домохозяйкой с двумя детьми. Вскоре у нее уже был дом с множеством комнат, но без всякого свободного места для идей, которые вечно бурлили в ее эластичном уме. Часть ее мира цвела – Джудит обожала свое материнство, – а вот другая усыхала. «Моя роль делала меня несчастной, – рассказала она мне. – Ни на что не находилось у меня горячего желания, я просто понимала, что жажду творчества. Расстаться с той частью себя я просто не могла». Вот тогда-то она и решила начать писать.

Свободного времени было немного, но Сассмен сделала писательство приоритетным для себя занятием – почти так же высоко по шкале приоритетов, как стирка или приготовление запеканки с тунцом на ужин. Она заметила, что мужу ее новое увлечение показалось бунтом. Он женился на разумной женщине, а та теперь его предавала. Друзья тоже не поддержали – не наступила еще тогда эпоха терпимости к разочарованным домохозяйкам. Да и редакторы, которым она слала написанное, не торопились подбадривать ее. «Когда пришло первое письмо с отказом, я расплакалась, – призналась она. – И два года мне продолжали отказывать».

Но Сассмен не прекращала писать и опубликовала свою первую книгу в 1969 году под фамилией мужа – Джуди Блум. (Они с юристом Джоном Блумом разведутся в 1976 году.) В последующие десятилетия ее молодежная проза и четыре романа для взрослых стали шумными бестселлерами, несколько из них побывали на первом месте рейтинга «Нью-Йорк Таймз». Ее книги ныне проданы тиражами более десяти миллионов экземпляров, получили десятки литературных премий и принесли Сассмен редкое сочетание коммерческого и критического успеха.

Как Блум удалось не сдаться, невзирая на трудности, отсутствие поддержки и угрозу браку? «Как начала писать, – объяснила она, – так мне опять захотелось просыпаться по утрам. Письмо спасало меня все те годы. Потому что воображение мне в жизни необходимо. Оно мне нужно, чтобы оставаться здоровой. Мне оно нужно, чтобы выживать. Это часть меня».

Уильям Джеймз и Зигмунд Фрейд поняли бы Джуди Блум. Пусть и не зная ничего о соперничестве нисходящего и восходящего мышления у нас в головах, Джеймз с Фрейдом считали, что и жестко аналитический, и изобретательный эластичный режим мышления необходимы нам всем. Мы все в некотором смысле – два мыслителя в одном.

Рассмотрим вот такой эксперимент. Исследователи попросили испытуемых проанализировать истинность различных силлогизмов, покуда исследователи делают участникам фМРТ-сканирование мозга[219]. Некоторые предложенные силлогизмы были абстрактными, например: «Все А суть В. Все В суть С. Следовательно все А суть С». У других был повседневный смысл: «Все собаки – домашние питомцы. Все домашние питомцы покрыты шерстью. Следовательно, все собаки покрыты шерстью».

С точки зрения чистой логики эти построения идентичны. Разница только в том, что во втором буква «А» заменена последовательностью букв («собаки»), и эта разница не имеет значения. Но для нашего ассоциативного ума «А» – это просто буква «А», зато к слову «собаки» присобачен целый каталог значений и чувств, и все они зависят от того, что мы лично за люди.

Компьютер оценил бы истинность обоих приведенных силлогизмов, применив одно и то же аналитическое мышление, поскольку именно на такое мышление и способен. Можно было б предположить, что его же применил бы и человек, раз у этих силлогизмов тождественное логическое устройство. Но на деле человеческий мозг подходит к этим логическим последовательностям очень по-разному. Когда участники эксперимента оценивали истинность цепочек, сформулированных исключительно в абстрактных буквах, они применяли одну сеть нейронных структур – и совсем другую, когда разбирались с последовательностями, составленными из осмысленных слов. Точный состав этих сетей для нас сейчас не важен. Важно то, что они были разными.