Крестоносец - Майкл Айснер

— Карту души Франциско? — переспросил он.

— Брат Виал, вы, несомненно, помните нашу беседу менее пяти месяцев тому назад. Вы объяснили мне, почему записываете исповеди ваших подопечных. Вы сказали, что в рукописях можно найти карту человеческой души, карту, раскрывающую причину одержимости и таящую в себе путь к спасению.

— Ах, да, карта души, — проговорил брат Виал. — Помню. Я уже стар, и память иногда изменяет мне. Простите, брат Лукас.

— Брат Виал, я искал карту души Франциско в его исповеди. Но нашел лишь черноту.

— Брат Лукас, возможно, я оговорился во время той беседы. Я имел в виду карту души того, кто изгоняет демонов. Вашей души, брат Лукас, а не Франциско.

— Моей души, брат Виал? — спросил я.

— Да, брат Лукас, вашей души.

— Брат Виал, вы, должно быть, шутите?

— Брат Лукас, человеческая душа не предмет для шуток, — ответил он.

— Я уверен, брат Виал, абсолютно уверен, что вы говорили о карте души одержимого.

— Весьма интересная идея, брат Лукас, — сказал он, — но не моя. Я действительно записываю исповеди в самых тяжелых случаях. Когда же перечитываю рукопись, зачастую нахожу в ней, к своему удивлению, карту моей души, свою собственную исповедь. В определенных случаях, брат Лукас, изгоняющий злых духов должен изучить себя самого, предпринять духовное путешествие сквозь темные, нехоженые леса.

— Брат Виал, я совершенно сбит с толку.

— Брат Лукас, иногда необходимо сначала зайти в тупик, прежде чем отыскать верный путь.

Брат Виал медленно поднялся, на мгновение положил руку на мой стиснутый кулак и двинулся прочь из комнаты.

Некоторое время я сидел в одиночестве, но чувствовал себя все так же неспокойно. Честно говоря, я был очень зол на брата Виала. Думаю, моему гневу не было оправдания: разве можно обвинять брата Виала за то, что память его подвела. Возможно, он действительно стареет. Как иначе объяснить тот вздор, который он только что нес? Зачем нужна карта моей души? Ведь одержим не я, а Франциско.

И тогда я решил, что больше не буду советоваться с братом Виалом, а стану искать ответы на вопросы в молитвах. Я поднялся и направился через внутренний двор к церкви.

В темном алькове часовни я встал на колени перед статуей Девы Марии и посмотрел на ее деревянное изображение. Богоматерь, взирающая на Божье творение, оплакивающая потерю сына, скорбящая по невинным. Через облупившуюся краску проступали древесные волокна.

Тут-то все и произошло. Весьма неприятный случай. Он длился всего мгновение, а может, чуть дольше — точно не знаю. Я взглянул на голубую эмаль глаз Богоматери — потрескавшиеся, печальные, посеревшие глаза. Мне показалось, что я вижу сквозь глазурь океан, волны, горизонт. Быть может, то же самое видел Франциско во время путешествия в Святую землю. Издали надвигался шторм. Небо таяло и стекало кровью в океан, волны вздымались навстречу пепельным облакам. Вскоре граница между небом и морем расплылась, я уже не мог отличить сушу от воды, небо от моря. У меня кружилась голова, я не понимал, где я, и чувствовал себя потерявшимся в сером водовороте. Настоящий апокалипсис. Облака, истекающие кровью в океан. Добро, кровоточащее злом.

Я вытер пот со лба.

Воздух вокруг был тяжелым и спертым, было трудно дышать. Поднявшись, я направился во внутренний двор, однако прямой коридор почему-то стал изогнутым, и дверь все время меняла свое местоположение. Я наткнулся на железный канделябр, едва увернувшись от пламени. Когда я дошел до двери, один из братьев протянул мне руку.

— Брат Лукас, что случилось? — спросил он.

Я оттолкнул его и на нетвердых ногах вышел во двор. Я укрылся под навесом водоема, смочил водой шею, потом даже опустил голову в холодную воду и держался за перила, пока головокружение не прошло.

Подняв голову, я заметил небольшую группу монахов, наблюдавших за мной с противоположного конца двора. Мне надо было действовать быстро, чтобы остудить любопытство обеспокоенных братьев. Несмотря на слабость в ногах, я сумел выпрямиться, неторопливо вымыл руки, оправил одежду и пошел к ближайшей скамье. Подойдя, я сел и сложил ладони, делая вид, что беззвучно молюсь, и вскоре братья потеряли ко мне интерес и разошлись.

Оставшись наконец в одиночестве, я сделал несколько медленных и глубоких вдохов. Прохладный воздух привел меня в чувство, очень скоро мне стало гораздо лучше, я пришел в себя, неприятные ощущения отступили. Теперь я мог более трезво размышлять о том, что рассказал Франциско о событиях в Тороне.

На протяжении многих лет я слышал истории о сражении при Тороне — смелость христианских рыцарей, варварство и жестокость языческих защитников, которые прикрывались мирными жителями, чтобы наши рыцари не стреляли в них из страха попасть в женщину или ребенка. Позволю заметить, вряд ли найдется хоть один подданный, который не знал бы наизусть, по крайней мере, одну из многочисленных песен, прославлявших храбрость каталонских рыцарей, в особенности принца Фернандо. Именно после триумфального возвращения Фернандо в Барселону король Хайме наградил сына титулом «Завоеватель Торона, защитник веры, принц Барселоны».

Нет нужды говорить, что воспоминания Франциско противоречили официальной версии. Рассказ Франциско о зверском обращении с мусульманскими жителями лишил армию Христа ее духовного и морального ореола, стер грань между христианскими и языческими воинами. По свидетельству Франциско, битва при Тороне была безбожно темной пропастью.

Как я могу объяснить расхождение истории Франциско с более известной, той, что, несомненно, знакома моему почтенному читателю? Существует, конечно, весьма простое толкование — демоны, захватившие душу Франциско, пытались распространить ложь и богохульство, дабы посеять сомнение среди верующих.

Но, с другой стороны, нельзя отрицать и того, что Франциско был свидетелем происходившего. Как нельзя отрицать и того, что его описание осады во многом совпадает с общепризнанными рассказами. Хорошо известно, что рыцари Калатравы захватили северо-западную башню замка прежде, чем войско дона Фернандо пробило брешь в восточных воротах.

Кроме того, рассказ Франциско был простым и ярким. Когда он говорил о костре, на котором жгли тела мусульман, я буквально слышал запах горелой плоти, смутный, но в то же время знакомый. Когда я был прислугой в Санта-Крус, до прибытия Франциско, в монастыре случилась вспышка лихорадки и болезнь унесла пятнадцать братьев. Во избежание распространения заразы аббат приказал слугам сжечь трупы. Голые тела умерших вытащили из повозок и бросили в огонь на площади, прямо за воротами монастыря. Площадь наполнилась отвратительным запахом. Пламя гудело все громче с каждым новым брошенным в него телом, пока наконец непрерывный низкий гул не наполнил весь монастырь, заглушая даже стенания оставшихся в живых.

Но зачем я вдруг вспомнил эти печальные события? Почему мне стало не по себе от рассказа Франциско? Выслушав его исповедь, я поймал себя на том, что на мгновение усомнился в добродетели крестоносцев дона Фернандо, хотя войско дона и составляло относительно небольшую часть громадных христианских сил.