Дворянин из Рыбных лавок - Олег Кудрин

…Долго можно описывать встречу Эстер с племянником. Она не уставала расспрашивать его обо всем, что случилось с родными в Бродах, а также Галиции и Австрии, после ее отъезда. Тетушка была в восторге от приезда Натана, такого симпатичного, вежливого и образованного. Ее муж, дядюшка Жако, поначалу был настороже, но быстро оттаял. Он вообще оказался славным человеком, до смерти уставшим от войны. Последние несколько лет в нем трудно было узнать бравого гвардейского офицера Жако, соблазнившего некогда в Пресбурге невинную вдову Эстер. Натану пришлось раз десять выслушать, как сие сталось. В 1805 году, когда после оглушающей победы французов под Аустерлицем заключили перемирие, решили далеко на переговоры не ездить. Собрались в Пресбурге, что под Веной. Неотразимый Жако с сияющими глазами и пышными усами стоял в охране французской делегации. Конечно же, Эстер трудно было устоять перед таким непобедимым напором.

В последующих войнах, чередовавшихся с мирными переговорами, Жако до маршальского жезла, до королевской, герцогской, баронской или на худую голову хотя бы дворянской короны Империи не дотянулся. Что было, в общем-то, к лучшему. Ибо наполеоновских маршалов и венценосных ставленников в Европе нынче преследовали и даже казнили. Жако же был жив, здоров и владел вместе с женою семейной пекарней с прилавком для продажи да еще квартирой над ней.

И он также категорически не хотел говорить о политике! Не только из осторожности, но еще и потому, что при таком разговоре каждый находил, в чем его упрекнуть. Одни — за службу в наполеоновской гвардии до 1814 года. Другие же за то, что не вернулся в нее год спустя — во время «Ста дней» их кумира. Самое любопытное, что наиболее гневно Жако осуждали ни в одной армии не служившие спорщики, пороху вовсе не нюхавшие.

От Жако же теперь пахло не порохом и металлом, а, как и от его предков, свежим хлебом, булочками и прочей выпечкой. Он вообще теперь многое пересмотрел в своей жизни. Например, говорил, что он — вот дурень! — лишь сейчас понял: это не Эстер была им завоевана, но он ею. Тетушка неизменно рдела, слушая эти слова, многословно возмущалась, журя супруга за казарменные выпады. Однако же чувствовалось, что сии рассуждения ей весьма приятны и, по-видимому, от истины недалеки.

Натан, с детства привычный как к продуктовому делу, так и к счету, и даже управлению торговым оборотом, помогал в работе, где и когда скажут. Но более всего любил стоять на продаже, торгуя свежеиспеченным. Клиентам и особенно клиенткам также был симпатичен стройный юноша, быстроглазый (почти, как Ирэн) и острый на язык, с курчавыми темными волосами и тонким носом с пикантной, истинно французской горбинкой. Имелись, однако, и проблемы. Французский язык Натана был несколько книжным, устаревшим, да еще с непонятным, но очень забавным акцентом. Отчего над ним подтрунивали. Впрочем, обладая прекрасным слухом, парижское произношение Натан освоил довольно быстро. И лишь иногда по просьбе Эстер весьма точно воспроизводил свой (и ее) давешний акцент.

Маре считался районом довольно спокойным, но в Париже бывает всякое. Достав из подпола старую амуницию, Жако как-то решил проверить военные качества племянника. По поводу фехтовальных навыков сказал: «Деревенская школа», — в связи с дракой на ножах: «Прусские штучки!» И лишь скоростью перезарядки и стрельбой на точность (для чего как-то специально съездили за город) был доволен без всяких оговорок.

Потом Жако потратил еще изрядно времени, чтобы показать Натану некоторые из своих приемов. После чего, подобрев, вынужден был признать, что этот, как его… старик Дитрих всё же не зря ел свой хлеб в семействе Горлисов. Что касается ножа Дици, то на него Жако смотрел с восторгом и отметил, что эта вещь чрезвычайно ценна не только как память, но и сама по себе. И тут же заказал для Дици новые потайные ножны — у лучшего из знакомых парижских шорников.

Натан как-то поделился с дядей, что мечта его жизни — узнать, отчего случился пожар в его доме, погубивший трех близких людей. Жако ответил серьезно, без обычных шуточек, что это достойная цель. И потому парню не мешает поработать с одним интересным парижским человеком, который способен научить многому, что будет поважней обучения в коммерческом коллеже. Этим педагогом оказался начальник местной полиции Sûreté Эжен Видок. Будучи человеком жестким, колючим — до грубости, — он поначалу категорически отказывался брать юношу на подсобные работы. Видок смягчился, лишь увидев, как быстро и ловко Натан умеет делать зарисовки человеческих лиц и тел (в консервативных Бродах проявлять этот талант ему не дозволялось, а уж в Вильно и заговаривать о чем-то подобном было стыдно). К тому же…

К тому же дело в том, что настал и покатился по Земле страшный 1816 год, Année sans été[39]. Казалось бы, после войны, только-только закончившейся, не может быть чего-то сильно плохого. Но вот же — случилось. Март-апрель-май — а весна и не думала начинаться, зима продолжалась. И лето, наступившее лишь по календарю, летом не было. Оно, в свою очередь, больше походило на раннюю весну, холодную и сырую. Урожай сгнил, цены на хлеб взлетели до небес, серых и мрачных. Начался голод, особенно жестокий на Островах, в Британии и Ирландии. Но плохо было и в Европе, Франции — в том числе.

Мятежи, разгромленные зернохранилища, погромы помельче. То там, то тут заговоры бонапартистов, убеждавших, что уж при любимом императоре такого быть не могло — он бы что-нибудь придумал, он бы что-нибудь сделал. Мятежи и заговоры подавлялись, зачинщиков казнили, виновных рассовывали по тюрьмам и каторгам. Жизнь стоила всё меньше, бывало — не дороже булки хлеба, любовь оценивалась в четверть булки. Дядюшка Жако теперь уж чаще был не в пекарне, оставляя работу там помощникам, а в лавке — с оружием наготове, не только торгуя, но и охраняя ее. Иногда вместе с Натаном, иногда в очередь с ним. Хлеб стал скверным, поставщики для веса добавляли в муку бог знает что: отруби, опилки и даже истолченный в пыль песок. Из поставщиков дядюшки Жако этим не грешил только старина Рауль. Впрочем, и цену выставлял большую, нежели иные.

Париж, который побогаче других городов, и тот был захлестнут волнами преступности, жестоких грабежей и убийств. Вот в такой ситуации Горлис стал одним из помощников Видока. Из-за владения языками, острого ума, многознания, умения воспроизводить голоса, акценты и делать быстро узнаваемые портреты. В свою очередь, и для юноши сотрудничество с парижской полицией безопасности оказывалось чрезвычайно познавательным и щекочуще опасным. Он изучал нравы жизни преступного мира, особенности работы с ним и внутри него. И, что еще немаловажно, помогая Sûreté в работе, Натан вынужден был захаживать (разумеется, исключительно по делу) в некие… м-м-м, скажем так, не вполне серьезные дома. И вот там, наконец-то… Впрочем, нет, об этом, пожалуй, из скромности говорить не станем.

О чем еще нужно сказать, так это о книгах. Горлис обладал счастливейшим даром быстрочтения, причем на всех языках, какие знал. С годами это свойство в нем только развивалось и совершенствовалось. Потому не удивительно, что он любил книги. Долгой дорогою от Брод к Парижу старался их не покупать. Во-первых, потому что весьма тяжелы, во-вторых, поскольку довольно дороги. (Правду сказать, в Риге всё же не удержался, взяв несколько томов Гердера, уж очень ему рекомендовали — и действительно, как оказалось, автор более чем достойный.)