Черепаховый суп - Руслан Галеев

В общем, после всех этих повстанцев, беглых ученых, инквизиций и метателей вакуумных бомб от Глаза Дракона мало что осталось. Но перед самой войной – еще один штрих к картине о тщете устремлений человеческих – кто-то вложил немалые деньги в восстановление крепости и создание «Музея беглеца». Его экспозиция была поистине огромна и включала множество материалов и экспонатов, так или иначе связанных с побегами или восстаниями. От замка Иф до Алькатраса, от Финского залива до войны в заливе. К сожалению, просуществовал музей всего три месяца. Потом на метрополию Нагасаки сбросили бомбы. Но само нововозведенное здание Глаза Дракона при бомбежках практически не пострадало, наверное потому, что на хрен никому было не нужно. Времена горных крепостей канули в Лету еще в конце девятнадцатого века. А с момента общемировой известности местечка Ипр и тем более. Наступило время технологий, техногенеза, техношовинизма и техновойн. Так что нам, сталкерам, крепость досталась в идеальном состоянии. Этакий «Отель у погибшей метрополии». Правда, Нулевая занимает только правое крыло крепости, но мы никогда не были особенно придирчивыми клиентами.

– Смотри-ка, стоит, – удивленно прогнусавил Сабж, кивая в сторону упирающейся в низкие облака крепости.

Его продуло. Вообще-то, в горах, особенно на таких высотах, положено лежать снегу и стоять дикому морозу. Но на Драконе никогда не бывало особенно холодно, разве что ветер налетит, потреплет и свалит по своим делам. Вот Сабжа и потрепало. Мы с ним закутались, как могли, нацепив все тряпье, что у нас при себе было. Даже какое-то подобие шапок соорудили, распоров бурдюк. После раскаленной пустыни здесь было особенно неуютно. Кроме того, тишина начинала действовать на нервы, а все попытки начать разговор оканчивались полным провалом. Слова звучали неуместно. Пытаясь что-то сказать, я чувствовал себя по-настоящему жалким. Вот уж не думал, что мне когда-нибудь придется искать тему для разговора с Сабжем.

Это не значит, что все время подъема к Глазу Дракона я думал о Буги. Если честно, я вообще о ней не думал. После первого взрыва эмоций пришло отупение. Как будто в ту часть мозга, которая отвечает за горе, вогнали шприц новокаина. А вот Сабж переживал, я это видел, и поэтому мне казалось, что я какая-то бесчувственная свинья. На самом деле это было не так, просто всему свое время. Может, я и бесчувственнее, чем Сабж, не знаю. Но когда мы поднимались вверх, к древней крепости повстанцев, мне не думалось о Буги. Больше того, мне даже хотелось, чтобы в голову пришло хоть что-то связанное с ней, мне казалось – да и сейчас кажется – что так было бы правильно. Но я, видимо, не совсем правильный человек (учтите это, если будете по мне судить обо всем человечестве). К тому же я был уже не тот Макс, который шел с Буги до ее смерти. Который какое-то время любил ее и какое-то время ненавидел. Да, и еще боялся. Там, перебираясь через завалы, поскальзываясь на россыпях мелкого гравия, спотыкаясь об пошедший неровными ступенями асфальт – там была только часть меня, и она оставалась неизменной. Но не была целым. А все остальное было пустотой. И в этой пустоте существовала Буги, горе, защитные реакции мозга, не дававшие мне думать о случившемся, воспоминания, которые так или иначе касались наших с Буги отношений. Больше всего это состояние напоминало плотину, которая пытается сдержать все пребывающую воду с одной стороны, и поэтому с другой – ни капли. Но рано или поздно эту плотину прорвет, как в песне у «Led Zeppelin», которые, правда, пели совсем о другом.

Я не очень любил «Led Zeppelin». Я вообще не слишком последователен в своих пристрастиях. В один и тот же день, да что там, за каких-то пару часов могу переключаться с блюза на хардкор, с рокабилли на соул, с панк-рока на прогрессив. Запросто, мне это нравится. Просто чаще всего я слушаю билли-музыку, но это ничего не меняет. Диски то появляются в моей коллекции, то исчезают – я ими никогда не дорожил и не пытался собрать коллекцию. Наверное, самое большое количество дисков набралось у меня в Самерсене. Штук двести, может, даже больше. Тем более что многие группы, альбомы которых я скупал оптом, потому что на какое-то время вдруг начинал прокачиваться от их музыки, вскоре совершенно пропадали из репертуара моего плеера. Что-то приходит, что-то уходит. Так же и с дисками «Led Zeppelin»: я их покупал, терял, забывал про них, выбрасывал, когда они портились. Правда, на стекле моего дредноута какое-то время висела обложка первого диска, та, черно-белая с пылающим цеппелином. Но потом она куда-то подевалась. Когда нужно было, я просто шел и покупал. Я знаю много отличных музыкальных магазинов по всему миру – от Небраски до Кейптауна. Иногда, когда мне осточертевало где-то жить и хотелось перебраться в другое место, я нарезал себе подборку любимых песен, а все скопившиеся диски оставлял в квартире. Может, кто-нибудь из новых жильцов теперь слушает их. Подборки хватало на какое-то время, потом диск приходил в негодность или мне надоедало слушать одно и то же. Тогда я открывал бардачок или шуровал на полке у заднего стекла ЗИСа. Как правило, без определенной цели. И если ничего не подходило под настроение, отправлялся в магазин и покупал новые диски. Так вот, «Led Zeppelin-3» я покупал слишком часто для того, кто не любит «цеппелинов». Сам не знаю, почему: не могу сказать, что считаю этот альбом круче остальных. Да и вообще нет ни одной группы, у которой мне нравились бы все композиции, на диске всегда найдутся трек или два, которые кажутся полным дерьмом. Со временем, правда, некоторые из них становятся любимыми. Это называется – распробовать фишку. И у «Led Zeppelin-3» мне далеко не все нравится. Просто я часто покупал этот диск.

Мне не пришлось побывать на концерте «цеппелинов». Я родился в 1976 году, а они правили миром до 1978-го. Правда, однажды в Токио я был на концерте Планта. Он представлял свой новый проект этнической музыки. Плант ведь всегда тяготел к этнике. Концерт мне понравился, но это были не «Led Zeppelin». Да, я не любил саму банду, но был бы не прочь постоять у сцены, глядя, как Пейдж с помощью скрипичного смычка превращает гитарную музыку в психоделическое действо. Я видел, как он это делает, у меня был DVD с записью такого концерта. Это было по-настоящему круто и стоило того, чтобы увидеть вживую. Но мне не повезло. А еще я читал книгу Мартина Миллера под названием «Сюзи, “Лед Зеппелин” и я», про то, как «цеппелины» приезжали с концертом в Глазго. В этой книге тоже описан момент, как в песне «Очумелый и ошалелый» Пейдж некоторое время импровизирует на гитаре скрипичным смычком.

Да, я должен был думать о Буги, это было бы правильно. Но я не думал о ней, во мне выросла плотина, и, если честно, я не возражал. Я думал о «цеппелинах». Потом о времени. Потом о месте.

Вообще, люди очень часто думают, что родились не там, или не тогда, или не в той семье, или не того пола. Я знавал девчонку, которая однажды впала в депрессию из-за того, что родители не разрешали ей красить волосы в черный цвет. У той девчонки был настоящий комплекс, ей казалось, что все воспринимают ее как блондинку и поэтому только и думают, как завалить в постель (что неудивительно, потому что кроме светлых волос у нее была симпатичная мордашка и прекрасная фигура). Так вот, она считала, что всем наплевать, какой она человек, что у нее на душе, о чем она думает, и мужчины видят только ее светлые волосы, аппетитную попку и курносый носик. Она была совершенно права. Именно так и было, особенно в первые минуты, потому что трудно было не думать о том, как бы завалить эту девчонку в постель. Но она реально из-за этого парилась. Она была умная, сообразительная – живое опровержение мифа о блондинках. Теперь она работает ведущей в программе новостей. Не помню, на каком канале. Однажды я встретил ее: она очень изменилась, повзрослела, малость пополнела, стала проще и больше не парилась из-за всяких глупостей. У нее был муж, которого она, кажется, любила, и которого каждый раз распирало от гордости, когда они шли вдвоем по улице. Потому что одно в этой повзрослевшей девчонке осталось прежним: глядя на нее, невозможно было не думать о том, как бы завалить ее в постель. Но у нас с ней никогда ничего не было. Мне казалось нечестным пользоваться тем, что девчонка, считая тебя близким другом, запросто выкладывает о себе такие вещи. Правда, однажды я сделал попытку сблизиться, но тормознул на заносе. Она потом призналась, что в общем-то была не против, я ей нравился. Я сказал, что она мне тоже нравилась. Это было в кафе, на соседнем стуле дрыгал ногами и вертелся юлой ее пацан, уминая мороженое. У пацана были светлые волосы, но не такие, как у его матери в молодости.