Страшные истории Сандайла - Катриона Уорд

в свитере Фэлкона, с задранными на подоконник ногами, одной рукой обнимающего меня, другой закидывающего в рот маслину из коктейля.

Я встаю. Главное, чтобы сейчас меня не хватил сердечный приступ. Ирвин сначала остается сидеть, но в последний момент теряет самообладание, прячется за мной и щиплет пальцами мое запястье, будто намереваясь отыскать пульс. (Оглядываясь назад, понимаешь, что именно эти мелкие детали отношений между людьми зачастую и определяют их будущее.) Лица моих близких выделяются в полумраке бледными овалами.

– Позвольте представить вам моего будущего супруга Ирвина Фитцжеральда Кассена третьего.

Я специально сказала «будущего супруга» и не преминула назвать его «третьим», зная, как ненавистна им вся эта буржуазность, против которой они, по их заверениям, и выступают.

Фэлкон до самых кончиков ушей заливается краской. Мия просто превращается в соляной столб. Наконец входит Джек и на миг замирает, маяча силуэтом в дверном проеме. Потом медленно и беспечно прислоняется к косяку. В моей душе вспыхивает ярость, хотя и не без доли облегчения. В конце концов, я не ранила ее чувства. Но уже в следующую секунду Джек медленно сползает по стене, тихо, судорожно подвывая, и вскоре затихает на полу белой как полотно, безвольной массой, больше похожей не на человека, а на глиняную куклу. До меня вдруг доходит, что она хлопнулась в обморок, чего раньше при мне еще никто не делал. Ирвин нервно вскрикивает, Мия и Фэлкон поворачиваются, и вскоре все уже суетятся вокруг лежащей без чувств Джек.

От того, что она опять умудрилась меня обставить, в груди закипает глухая ярость.

Мы переносим ее на диван. Павел приносит холодной воды, я ее обмахиваю. Придя в чувство, она говорит, что чувствует себя хорошо. С ней никто не спорит. В глаза бросается, что именно Павел уводит ее наверх, чтобы уложить в постель, что именно на него она опирается.

Мия уходит готовить ужин, а когда Джек спускается обратно на первый этаж, Фэлкон спрашивает, не хотим ли мы поглядеть на коров, пока он не загнал их на ночь в стойло. Сестра безмолвной тенью ковыляет за нашей спиной. Все, похоже, примирились со сложившейся ситуацией, поэтому прошлое никто не поминает.

Фэлкон свистом подзывает коров – трех старых креолок, медлительных, непугливых и привычных к жаре. Пока мы гоним их в стойло, я слышу, как в своем загоне часто дышат и скребутся об ограду собаки. Я замечаю, что Фэлкон на ходу немного горбится, чего до моего отъезда в колледж за ним не водилось.

Когда мы проходим мимо загона, от стаи отделяется крупная тень и подходит к забору из колючей проволоки, поблескивая в лучах наших фонарей желтыми глазами. Тридцать Первый вырос. Под его шкурой цвета окутавших нас сумерек бугрятся мышцы. Он молча провожает нас на всем протяжении ограды.

Джек просовывает через проволоку кончики нежных пальцев.

– Не надо! – потрясенно говорю я.

Детские запреты укореняются где-то очень глубоко. Но с тех пор, как Сандайл стоял нерушимым бастионом, а мы с Джек были сопливыми девчонками, прошло много времени. Теперь она выросла, и ее больше не защитишь.

Тридцать Первый тянется своей крупной мордой к ее руке, высовывает длинный язык и чуть касается им костяшек. Глядя на него, я думаю только о том, какие у него зубы.

Палисандр утопает в весеннем цвету. Пока мы возвращаемся обратно в дом, в пронзительно-пурпурных цветках играют последние отблески розового заката. В груди набирает силу знакомое чувство, всегда переполняющее меня в Сандайле: что это единственное настоящее место на земле, а все остальное – что-то вроде грез.

Мия показывает нам нашу комнату – апартаменты в одном из гостевых домиков, где раньше останавливались аспиранты. Сначала я воспринимаю это как обиду – неужели они выставляют нас, снова низводя Ирвина до банального статуса ученого? Но потом в голову приходит другая мысль: Фэлкон и Мия не хотят, чтобы мы с ним спали под одной крышей с Джек, чтобы не расстраивать ее. А еще немного погодя до меня доходит, что в главном доме есть только одна двуспальная кровать, на которой спят Фэлкон с Мией. Раньше я этого не замечала. Логичность этого объяснения меня даже разочаровывает. Я ловлю себя на том, что затаила дыхание, готовая ринуться в бой.

В комнату с нашими вещами входит Павел, за ним по пятам – Ирвин.

Мия хватает меня за руку, не давая переступить порог, и тихим, отчаянным голосом говорит:

– Роб, я знаю, каково это – когда ты думаешь, что влюблена…

– Увидимся за ужином, – перебиваю ее я, беру в ладони лицо Ирвина и целую его, пока Мия безмолвно стоит в дверном проеме.

Потом опять ищу ее глазами, но она уже ушла. Я понимаю, что веду себя невыносимо, но остановиться, похоже, просто не в состоянии.

За ужином Джек молча сидит, понурив голову, в то время как Мия с Фэлконом тараторят без умолку. Но когда слово берет Ирвин, тут же умолкают и слушают его, склонив набок головы, как и каждый раз, когда сосредотачивают на собеседнике все свое внимание. Я жду, что они на него наорут и устроят нам обоим разнос, но они лишь сидят и внимают его словам, как две измученные статуи. Даже когда Ирвин говорит, что после его предыдущего приезда в доме постелили новый ковер, Мия не произносит ни звука, хотя я замечаю, как она вздрагивает. Она выглядит старше, чем я помнила. Теперь в ее волосах широкими прогалинами виднеется седина.

Я вдруг понимаю, что презираю свою семью. Они выставляли себя богами, но свергнуть их с небес на землю оказалось проще простого. Во мне бурлит смесь эйфории и пренебрежительности – то яростное столкновение двух атмосферных фронтов, которое так часто порождает бурю.

Покончив с клубникой, я извиняюсь, встаю из-за стола, поднимаюсь на второй этаж и иду в ванную, расположенную прямо над кухней. На периферии сознания мерцает мысль, что там можно подслушать их разговор обо мне в мое отсутствие. Окно открыто настежь, и я прислоняюсь лицом к противомоскитной сетке, дабы ощутить прикосновение пустыни. Быть того не может, чтобы эти два человека внизу были теми самыми Фэлконом и Мией, которые так возвышались надо мной в детстве. Может, это и правда не они, а все происходящее – не что иное, как хитроумный трюк или эксперимент правительства.

На обратном пути я прохожу мимо нашей старой комнаты. Дверь туда закрыта, чего в мою бытность здесь нам никогда не разрешали делать. Устоять перед соблазном выше моих сил. Я чуть морщусь, услышав знакомый скрип поворачиваемой ручки, и малость