Вдова Его Величества - Екатерина Лесина

— А что случилось потом? — Кайден задал вопрос осторожно, понимая, что еще немного, и хрупкое это равновесие окончательно нарушится.

— Потом… — Катарина потерла руку о руку. — Потом… зачем женщине магия?

И на ладонях ее вспыхнули нити силы, которые потянулись через запястья, ложась поверх кровеносных сосудов. Они пронизывали кожу, уходя под нее, протягиваясь сквозь мышцы, связывая кости, сплетаясь в непонятный Кайдену, но смутно знакомый узор.

Он видел такой.

Определенно.

Но где?

— Извини. Извините, — Катарина стряхнула бражника, который медленно пополз выше. — Наверное… мне нравятся цветы, которые вы приносите, но я вынуждена просить вас…

Ночь затрещала голосами сверчков, уговаривая женщину не спешить. Но когда женщины слушали кого-то, помимо себя?

— …потому что это и вправду может скверно отразиться на моей репутации, — Катарина слезла с подоконника и поплотнее запахнула полы халата.

— Конечно, — пообещал Кайден.

А она покачала головой.

— Вы все равно придете.

— Приду.

— Вы не привыкли никого слушать.

— Увы… говорят, дело в дурной наследственности, — наверное, ее бы стоило поймать, обнять и притянуть к себе. Согреть. Утешить словами и не только. А потом, ближе к утру, оставить, потому что люди все-таки слишком много значения придают этой самой репутации. Но Кайден просто сидел, разглядывая женщину, которая была так притягательна и хороша, что сердце обмирало.

И понимал, что придет завтра.

И она будет ждать. Несмотря на все сказанное. И на то, что ныне держится горделиво. Брови вот хмурит, но окно оставит открытым. И огорчится, если зря…

Лилия.

Он принесет для Катарины водную лилию, из тех, что днем прячутся на дне пруда, поскольку солнце чересчур жестоко. А на закате поднимаются, чтобы раскрыться ближе к полночи.

Они хрупки.

Застенчивы.

И надежно хранят маленькие лилейные тайны. Катарине понравится.

Внизу Кайдена ждали. Гевин устроился прямо на траве, лег на живот, сложил руки под подбородком, глаза прикрыл. Он казался спящим, но в тот момент, когда тень Кайдена легла на него, сказал:

— Это было мило.

— Подслушивал?

— Кое-что… мне тоже интересно, что за женщину я собираюсь взять в жены.

Эти слова Кайдену категорически не понравились.

— Моя матушка опознала венец. Как-то ее дорогая сестра, сколь понимаю, желавшая позлить родственников, которых она никогда-то не любила, что понятно, — Гевин наблюдал за темной жужелицей, что выползла на дорожку в поисках добычи. Насекомое застыло, лишь усики его шевелились, показывая, что жужелица прислушивается ко всему вокруг. — Так вот, она прислала портрет… парадный…

Жужелица медленно двинулась к зарослям травы, в которой мелькали огоньки светляков. Она то и дело останавливалась, чтобы после продолжить движение.

— И помнится, на портрете этом имелось множество интересного. В частности, гарнитур из желтых алмазов. Я бы и сам вспомнил со временем. Но матушка, как понимаешь, не слишком была рада чужому успеху. Думаю, она бы молчала, если бы Катарина не выгнала моего братца.

Он приподнялся на руках, как-то совершенно по-змеиному подался вперед и дунул на жужелицу, заставив ее поспешно нырнуть в травяные заросли.

— Но тут она крепко обиделась. Требовала от меня, чтобы я подал официальное заявление… на расследование…

— Подашь?

— Зачем? — Гевин поднялся. — Во-первых, мне нужно более… внимательно изучить венец. Во-вторых, в начальном варианте имелись еще ожерелье, серьги, парные браслеты и подвески в количестве дюжины. На них, если верить портрету, камни особенно крупные. И возникает вопрос, куда подевалось остальное?

Он медленно поднялся и потянулся.

— Можно, конечно, спросить у Катарины, но подозреваю, она ответит, что комплект этот в числе иных украшений ныне хранится… где-нибудь… в колониях. Или в банке, ибо представляет собой немалую ценность. Сможешь достать список ее драгоценностей?

— Постараюсь.

Гевин кивнул.

— И вместе с тем, возникает вопрос, откуда взялся алмазный венец? И чью голову он украшал?

— И кем является Катарина на самом деле?

— Тоже верно, — его улыбка напрочь выдавала нечеловеческую природу. — Будь с ней осторожен.

— С чего такая забота?

— Не знаю. Ты полезен. Ты найдешь моего человека. Он будет благодарен, если, конечно, найдешь его вовремя. А его благодарность распространиться и на меня. И не только его. А это хорошо.

Гевин собирал травинки, что прилипли к костюму. Одну за другой. Сосредоточенно. Аккуратно. И не оставалось сомнений, что снимет все, сколько бы их ни было.

— А кроме того, оказывается, с тобой куда легче, чем с моим братом.

— Мне хочется его убить, — Кайден задрал голову. — Но я пока сдерживаюсь.

— Я уже не первый год сдерживаюсь. Раньше мне казалось, что это нормально. С другими людьми меня связывают в основном деловые отношения. А матушка утверждала, что родственников нужно принимать такими, каковы они есть.

Травы почти не осталось.

— Я велел ей молчать. Но не уверен, что ее терпения хватит надолго. Она не самый сдержанный человек, как и не самый умный. Как только она поймет, что состояние Катарины уходит, она сделает все, чтобы уничтожить саму Катарину.

Что ж, Кайден хлопнул по шее, прибив особо наглого комара, женщин, конечно, нехорошо убивать, но иногда иного не остается.

Катарина боялась, что не уснет. С ней бывало такое прежде, особенно в те проклятые дни, когда стало очевидно, что у Генриха появилась новая симпатия, и что сама Катарина не оправдала его надежд.

Он сделался угрюм.

Недружелюбен.

Порой откровенно высмеивал ее, заставляя ощущать себя еще более жалкой, нежели обычно. И толпа придворных, чуткая к изменению его настроя, подхватывала насмешки. А Катарина… она умела слушать.

Улыбаться.

Кивать.

Притворяться, что слова вовсе не задевают ее. Она играла привычную роль, а по вечерам, падая в пустую постель, просто лежала, пялилась в темную ткань балдахина. Она слышала дыхание фрейлин, что спали рядом, на полу. Они больше не пытались быть услужливыми, но и откровенно нарушать правила не смели, заняв привычную уже позицию ожидания.

В Королевской башне бессонница усилилась. Особенно поначалу. Уже потом, позже, Катарина научилась не слышать вздохов и стонов, привыкла к холоду и сырости, к виду из окна, и даже виселица, которую не разбирали, перестала пугать ее. В конце концов, виселица — для простых разбойников. А удел королев — меч.