Спасти СССР. Манифестация - Николай Феоктистов

Повисшую после этого тишину прервал Устинов:

– Да, вот еще что. – Он достал из своей рабочей папки несколько соединенных скрепкой листов. – У меня тут к нему список вопросов первостепенной важности. Это очень, очень важные вопросы! – Маршал пристально посмотрел в глаза Андропову. – Очень, Юра, важные. Я прошу. Надо. Прорывные вещи делаем, на новых физических принципах. Даже если просто подскажет, где копать не надо, это уже будет очень значительная помощь.

Андропов выжидающе взглянул на Брежнева.

– Бери, – разрешил тот, качнув головой, – у меня вопросов к этому феномэну пока нет. Работай.

Вдруг словно очнулся Черненко:

– А точно рекомендации этого… феномена… негодные? – Говорил он не торопясь, с какой-то крестьянской основательностью. – Раз оперативная информация верна и по НТР он нам действительно подмог, может, и там есть что использовать с толком?

Сидящий напротив Огарков посмотрел на него с немой благодарностью во взоре.

– По Польше я почитал, – продолжил Черненко, – и, скажу честно, тревожно стало. Очень. Как бы нам вторую Чехословакию не получить. С поляками надо, пока не поздно, пожестче поработать. Хватит им там демократию разводить – доиграются ведь.

Брежнев поскучнел. Откинулся на спинку кресла, посмотрел в окно, пожевал губами. Проходить через пражские события по второму разу ему совсем не хотелось: слишком много зарубок осталось на сердце от тех дней.

– Михал Андреич, Борис Николаевич, – повернулся он к Суслову с Пономаревым, – думаю, надо срочно готовить рабочую встречу с руководителями ряда братских партий. Поляки, чехи, немцы, венгры… Провести в Крыму, где-то через месяц, без опубликования в газетах. Посидим, посоветуемся в узком составе, заслушаем польских товарищей. Спросим с них, в конце концов. Запускать тут нельзя, потом действительно не расхлебаем.

– Согласны, – жестко бросил Суслов за обоих.

– Хорошо, – сказал Брежнев, и по голосу его было ясно, что ничего хорошего на самом деле он тут не видит. – А на тебе, Юра, план по оперативному противодействию замыслам американцев в Польше. И ищи. День и ночь ищи. К Олимпиаде этот твой феномэн должен сидеть в каком-нибудь надежно закрытом «ящике» в Подмосковье, во всем согласный с нами и довольный жизнью. И никак иначе, Юра, никак.

Тот же день, чуть позже

Ленинград, Измайловский проспект

Это только поначалу кажется, что на переменах в коридоры выплескивается первобытный и разнузданный хаос. Пообвыкнув, понимаешь, что это шумное бурление в известной мере детерминировано и периодично, а его элементы вполне представляют стабильные положения соседних. Короче, никакой приватности: почти в любой момент тебя просвечивают любопытные девичьи взгляды. Я научился не обращать на них внимания, но предстоящий разговор с Кузей был не для случайных ушей, и момент пришлось ловить.

Сегодня наконец все удачно совпало: девочек забрали с последнего урока на медосмотр, а Биссектриса по такому случаю раздала парням задачки «на сообразительность». Меня, как всегда, обнесла, лишь походя покосилась на разложенную передо мной стопку фотокопий. Закончив обход класса, присела за соседнюю парту и, наклонившись ко мне через проход, тихо-тихо спросила:

– Что читаешь-то?

Я развернулся к ней, протянул первый лист и ответил вполголоса:

– Это Пьер Делинь, доказательство третьей гипотезы Андре Вейля.

Она взяла фотокопию и некоторое время непонимающе ее разглядывала. Потом воскликнула шепотом:

– На французском?!

За спиной хмыкнул Паштет, негромко и чуть насмешливо.

– Да там только общеупотребительная лексика и специальная терминология, – попытался я успокоить Биссектрису, – а остальное из контекста формул понятно.

Она посмотрела на меня почти испуганно. Потом озадаченно качнула головой:

– За год… Ну дела-а… И о чем же это? – Взгляд ее стал испытующ.

Я задумчиво почесал кончик носа:

– Понимаете, Светлана Павловна, я в связи с этим вот о чем подумал… Чем, вообще говоря, занимаются математики? Они же не изобретают новое – они исследуют уже существующее, открывают неизвестные прежде свойства объективной реальности. И вот тут возникает сложность: этот мир, оказывается, настолько сложен, что нашего естественного языка недостаточно для его описания. Да, наш язык весьма хорош для передачи информации, необходимой для выживания, для выражения эмоций. Однако для описания структуры и свойств мира этого оказалось мало. И пришлось создавать новый, искусственный язык, который сможет решить эту задачу, – язык математический. Удивительная, кстати, получилась вещь: ведь, по сути, берется исходный текст, к нему применяются формальные правила, и на выходе получается текст, который несет новое знание. Если вдуматься, то это не сильно отличается от вытягивания себя за косу из болота, но ведь работает же! Вот в чем, черт побери, красота! Можно сказать, что исходные данные содержат в себе скрытые смыслы, которые математический язык позволяет проявить. Ну знаете, как проявитель для фотопленки: он переводит уже существующее в эмульсионном слое изображение из скрытого состояния в видимое. Вот математический язык и есть такой специальный проявитель для особых, существующих и без нас свойств этого мира.

По мере моего выступления взгляд Биссектрисы шалел все сильней и сильней.

– Так вот, возвращаясь к этой статье… – Я довольно прищелкнул пальцами. – Математика развивается как бы в двух слоях: в одном идет изучение объективного мира на базе уже существующего математического языка. Здесь случаются, и нередко, крупные открытия, ряд из которых потом меняет нашу жизнь. Но самое революционное происходит во втором, глубинном слое – когда вдруг, порой в результате интуитивного озарения, удается развить математический язык так, что его мощность как инструмента резко, скачком, повышается. Такое случается очень редко. За последние лет сто, пожалуй, лишь Георг Кантор да Гротендик сподобились… Первый ввел теорию множеств, которая сейчас рассматривается как единственно возможное обоснование современной математики. А второй не так давно смог описать в качестве предмета математику как таковую. И вот это, – я похлопал по фотокопиям, – первый существенный прорыв, достигнутый с использованием новых возможностей языка от Гротендика. Его ученик, Делинь, доказав три гипотезы Вейля, по сути дела сшил воедино дискретный мир алгебры с непрерывным миром топологии. Это – очень мощно. Это помещает алгебраическую геометрию в центр современной математики и позволяет исследовать существующий мир по-новому. Вот как-то так, Светлана Павловна.

– Здорово. – По губам Биссектрисы теперь блуждала легкая мечтательная улыбка. – Нет, правда! Как-будто снова в универ попала…

Она тяжело вздохнула, вставая, и вернула мне лист.

– Иди-ка ты домой, Андрей. У тебя же в воскресенье устный тур? Готовься.

Во мне бодрящей волной взметнулась радость, и «спасибо» мое вышло неожиданно звонким. Смел все в портфель, хлопнул Паштета по плечу и торопливо, словно Биссектриса могла вдруг передумать, вымелся из класса вон.