Песнь Огня - Уильям Николсон

– Нет, – растерялась Ланки.

Пинто бросила Ланки на косе – пусть сама смотрит, если такая умная! – и быстро пошла по тропинке за деревенской площадью. Хоть бы никого не встретить! В голове роились сердитые мысли. Надо было Бомену с Сирей уехать в такую даль! В Обагэнг – язык сломаешь, пока выговоришь. Править кучей глупых людишек, которые только и знают, что создают неприятности. Все говорят, что из Бомена вышел прекрасный правитель, – а он этого хотел? Или Сирей, если уж на то пошло? Они согласились только потому, что их весь Гэнг упрашивал. А Бомен уши развесил. Вот и живут в этом дурацком дворце за сотни миль отсюда! И опоздают на обручение!

Сердито бормоча себе под нос, Пинто чуть не врезалась в Дубмена Пиллиша, который проводил урок на открытом воздухе. Дети разучивали песню.

– Куда вы девались, цыплятки, цыплятки? – пел учитель. – Ах! Ах! И ах!

Каждый «ах» означал, что из-за Пиллиша должен выскочить еще один пропавший цыпленок. Пик Клин и Алмаза Топлиш выпрыгнули, а пятилетний Гарман Амос не понял, чего от него хотят.

– Гарман! Ты – третий «ах»!

– Понго! – дерзко крикнул мальчик из-за спины учителя.

– Гарман! Вот идет Пинто, мы готовим песню к ее обручению, а ты говоришь такие глупости!

– Понго, понго, понго! – упрямо повторил Гарман. – Дурацкие цыплята!

– Можешь не петь, если не хочешь, – вмешалась Пинто. – И вообще, мой брат еще не приехал. Наверно, придется все отложить, а то ничего хорошего не выйдет.

– Ох, надеюсь, что нет! Мы так старались!.. Пиа! Лея! Дергать других за волосы нехорошо.

– А мы друг дружке разрешили, – обиженно отозвалась маленькая Пиа.

– Все равно нехорошо!

Пинто старательно обогнула пекарню Скуча, игнорируя соблазнительные запахи из распахнутой двери. Краем глаза она увидела, что посреди площади на деревянной платформе опять собирают поющую башню. Конечно, не настоящую – их уже сотни лет никто не строил. Таннер Амос и Мико Мимилит решили смастерить подобие чудесного механизма. Трудились они уже несколько месяцев, но к обручению Плавы Топлиш и Шпека Така не успели и поэтому изо всех сил старались закончить для Пинто и Мампо. Впрочем, даже издалека было понятно, что башня по-прежнему не поет. Строители работали как одержимые, натыкаясь друг на друга на тесной платформе. Ветряные черпаки уже поставили, через трубы проходил воздух, однако пением этот вой назвать было нельзя.

Ну и что? Все ведь не так, как должно быть. Пинто пошла дальше, по кукурузному полю, где початки вымахали почти с нее ростом, мимо рощицы, высаженной Креотом восемь лет назад, – тоненькие серебристые березки двадцать футов вышиной, мимо Креотова коровника, над дверью которого висели кривые рога Херувимчика. Пинто собралась было пройти мимо, не останавливаясь, как вдруг в стогу раздался пронзительный плач. Оказалось, в сене потерялся маленький Мило, сын Красы Мимилит. Мило умел очень быстро ползать, чем и пользовался при малейшем удобном случае. В результате малыш постоянно исчезал и его приходилось спасать. Пинто вытащила Мило из стога и погрозила пальцем:

– Ах ты, маленький противный крысенок!

Мило хихикнул. Как видно, против такого прозвища он ничуть не возражал. Пинто посадила мальчика на землю, повернула лицом к площади, шлепнула, и тот пополз вперед, отставив попку и переваливаясь, как неуклюжий щенок.

Креот сбивал масло во дворе.

– Значит, еще не приехали?

– Нет. Пока нет.

Креот безостановочно крутил веселкой. Масло летом своенравное. Не уследишь – и в награду за все старания получишь комки жира в сыворотке.

– Нет бы жена посбивала! Где уж там! – пожаловался он.

– Для этого дела нужна сила, – ответила Пинто.

– Желание тут нужно, вот что! Из постели вылезти!

После встречи с малышом и Креотом на душе у Пинто немного полегчало. Хорошо, что у них свои заботы и ее обручение ни при чем.

– Пойду поговорю с мамой, – сказала она.

– Сходи. От меня привет передавай.

Пинто спустилась к реке. Мантхи обложили камнями небольшой лужок и соорудили кладбище. В углу была могила Редока Зема, умершего три года назад. Вокруг стояли деревянные столбы с именами тех, кто умер в пути или еще раньше. Вармиши поставили памятник Гарману, хотя Пеплар Вармиш говорила, что лучшая память об отце – ее сыночек, названный Гарманом в честь деда. Таннер Амос, муж Пеплар, поставил памятник своей первой жене, Пие Грис. Был там и столб Руфи Блеша, вкопанный Боменом еще до отъезда, и столб Мэсло Инча, Главного экзаменатора Араманта и отца Мампо. Трава на кладбище буйно разрослась, вся желтая от лютиков. Пинто кое-как пробралась на середину луга, где четырьмя круглыми камнями была помечена могила матери. Здесь Аиру Хаз закопали, как только спустились с гор, а потом уж мантхи принесли гладкие камни с морского берега. Теперь камни замшели и могила заросла клевером, маргаритками и одуванчиками. Анно Хаз их не выпалывал, говоря, что Аира была такой же своенравной, как полевой цветок.

Пинто присела на давно облюбованный камень в юго-западном углу и обвела взглядом луг, реку и море.

– Мам, почему я такая злая? – вслух спросила она. – Хотя папа говорит, ты тоже всегда злилась и кричала. А я тебя помню тихой.

Пинто дала мыслям успокоиться. Для этого она сюда и пришла. В разговоре с давно ушедшей матерью все обиды и волнения оказывались совсем мелкими и несерьезными: ведь на свете есть вещи куда более важные.

– Я так его люблю! – сказала Пинто. – Ведь только это имеет значение, правда? Лепешки сгорели. Поющую башню не достроили. Детям не нравится их песня. Бомен не приехал. И все-таки мы сегодня обручаемся. Разве это не самое главное?

Легкий ветерок шевельнул траву, покрыл реку рябью, и вся земля словно прошептала в ответ:

Это самое главное.

Пинто задумалась о том, что ей пятнадцать. Точнее, пятнадцать лет и семь дней. Мать тоже обручилась через неделю после своего пятнадцатилетия.

– Тебе было не по себе? Ты думала, что еще маленькая? Я – нет. Мне кажется, я уже давно взрослая.

Потом Пинто подумала о детях. Раньше дети ее мало интересовали, а сейчас все изменилось. Ей казалось, что дети – это чудо. Подумать только – ребенок вырастет внутри ее из ничего, как продолжение тела! У Пинто даже мурашки по спине побежали.

– По-моему, ребенок – это как ты сама, только другое тело, – рассуждала Пинто. – Другая ты, которую можно любить и обнимать.

Мампо хотел назвать первенца Мампо. Пинто думала, что это не очень-то удобно, но, конечно, согласилась. Если будет девочка, она собиралась дать ей имя Аиры. Только Бомен, как назло, уже опередил ее и назвал Айрой своего третьего. К тому же мальчика – совсем путаница получается! А теперь братец еще и опаздывает на обручение…

Послышались шаги. По лугу шел Мампо. Пока Пинто смотрела, как он подходит, вся ее злость испарилась. Он такой высокий и сильный, и лицо такое хорошее и доброе! Он, наверное, никогда не думал и не поступал плохо. Душа у Мампо была простая, чистая и прозрачная, как горное озеро.