Королева и лекарь - Эми Хармон

– Нет, – не стал спорить Падриг.

– И ты ничего мне не сказал.

– Ты любишь его, Сирша. А он любит тебя. Если бы вам незачем было возвращаться в Каарн… я подумал… что вы не вернетесь, – закончил Падриг неловко.

Его признание должно было вызвать у Келя ярость, но вместо этого принесло странное успокоение. Падриг умел исподволь заставить действовать в собственных интересах. Неудивительно, что ему не доверяли даже деревья, хотя Кель не понимал, каким образом знание о спящем Каарне удержало бы его от путешествия за море.

– Саша. Если бы Падриг тебе рассказал, ты бы все равно поехала. И я поехал бы вместе с тобой.

Саша смотрела на него с болью и безысходностью, разрываясь между долгом и желанием защитить. Это тоже не изменилось.

– Я знал, что что-то не так. Они пробыли деревьями слишком долго, Целитель. И уже не могли… не могут… превратиться обратно, – поспешил объяснить Падриг, у которого ответ Келя вызвал заметное облегчение.

Кель сунул ему канделябр и подошел к ближайшему дереву.

– И как мы поймем, какое дерево – Ткач, а какое нет?

Падриг кивнул на ствол:

– Просто коснись его.

Кель прижал ладони к коре – и немедленно отдернул. Это дерево отличалось от тех, что преграждали им путь в долину. Ощущение было такое, будто он снова оказался на корабле, в разгар качки, и желудок хотел как можно скорее расстаться со всем содержимым.

– Ты почувствовал! – торжествующе каркнул Падриг. – Это не просто дерево. Это Ткач.

– Да, – кивнул Кель и отстранился. Ему больше не хотелось касаться ствола. – Но я-то нет.

– Ты Целитель. Им нужно исцеление. А ты доказал, что можешь общаться с деревьями. – Глаза Падрига выдавали невысказанную тайну, и Кель задумался, не подсмотрел ли он и некрасивую сцену в галерее.

Кель снова подошел к дереву, приложил к нему ладони и отдал четкую команду. По рукам тут же пробежала дрожь, отозвалась спазмами под ложечкой. Но, в отличие от деревьев на дороге, ствол даже не дрогнул, листья не шелохнулись, а корни и не подумали покидать землю. Кажется, дерево вообще его не услышало. Кель попробовал снова, настойчивей, но добился только того, что у него закружилась голова, а желудок чуть не вывернуло наизнанку.

– Слов для них недостаточно, – сказал Кель и, уронив руки, отступил на шаг. Несколько секунд он просто пытался отдышаться и успокоить нервы.

– Попробуй исцелить их, капитан, – попросил Падриг. – Это не обычные деревья. Это люди. Среди них есть и малыши, которые пробыли деревьями дольше, чем детьми. Они до сих пор прячутся. И не знают, как выйти на свет.

Кель положил ладони на другое дерево – одно из самых маленьких в роще, с нежной светлой корой. Ощущение качки тут же вернулось, и Келю пришлось расставить ноги пошире, чтобы не упасть. Если самое крохотное дерево в лесу творит с ним такое, какие у него шансы преуспеть?

– Я помогу. – Саша мягко отвела одну руку Келя от ствола и переплела с ним пальцы, как делала в жестоком, ничего не прощающем Солеме. Другую ладонь она опустила на гладкую кору.

Когда Кель встретился с ней взглядом, Сашины глаза были полны слез. Они струились по щекам и капали с подбородка.

– Помоги мне найти сострадание, Саша, – пробормотал он. – Когда-то ты любила этих людей.

– Я люблю их и сейчас. Но тебя я люблю больше, – сдавленным голосом ответила она. – Да простит меня Каарн, тебя я люблю больше.

Одну долгую секунду они держались за руки, отыскивая в глубине своих сердец силу сделать то, что должно быть сделано.

– Мне кажется, это ребенок, – заметил Падриг, подходя к ним с канделябром. – Если присмотреться, видно лицо.

Кель и Саша охотно пригнулись, благодарные за эту возможность отвлечься от своей боли.

– Да, это девочка. У нее цветы в волосах. Видишь? – прошептала Саша, прослеживая очертания носа и глаз. Те едва проступали на коре в золотом сиянии свечей.

– Вижу, – кивнул Кель. – Но если мы ее разбудим, она разве не испугается? Давайте сперва исцелим ее родителей, и те помогут разбудить ребенка.

Они перешли к соседнему дереву, которое укрывало своими ветвями деревце поменьше.

– Я знаю, кто это, – вдруг сказала Саша. Ее глаза не отрывались от впадин на стволе, которые складывались в подобие человеческого профиля. – Это Йетта, дворцовая кухарка. Настоящая королева драмы. Вечно страдала, что следующее блюдо получится хуже предыдущего, и находила меня в любом уголке замка, чтобы заставить продегустировать новый пирог. Она знала, как я их люблю.

– У Йетты была внучка, – добавил Падриг. – Давайте попробуем разбудить сначала ее, а потом ребенка.

Пробуждение Древесного Ткача ничем не напоминало исцеление человека или лошади. Тошнота Келя все нарастала, пока он по капле вытягивал из дерева страх, который и заставил жителей Каарна спрятаться за корой и листьями. У их души тоже был свой звук – но не песня, а вопль, и Кель даже не стал его воспроизводить. Вместо этого он поглотил его, проникая под слои коры, пока вопль не превратился в тихое хныканье, а оно – в отчетливое сердцебиение. Кель приказал своему сердцу подхватить этот ритм и усилить его, пока сам не стал деревом, а дерево не стало высокой худощавой женщиной в переднике поверх платья. Руки ее свисали вдоль тела, а глаза были закрыты, будто она продолжала спать стоя.

Наконец она распахнула глаза, с недоумением посмотрела на Келя, а затем перевела мутный взгляд на королеву.

– В-ваше величество? – продребезжала она, словно отвыкла пользоваться голосом. – Леди Сирша? Вольгары ушли?

Кель опустил руки, отвернулся и в два счета попрощался с остатками ужина. После чего, не позволяя себе задуматься, бросился к маленькому деревцу и начал все сначала. Саша не отставала от него ни на шаг.

Не каждое дерево было Ткачом, и не все Ткачи были деревьями. Некоторые оказались кустами, а дикая роза обернулась женщиной с таким же именем. Одни пробуждались легче, чем другие, а несколько человек отказались переплетаться обратно. Когда Кель чересчур долго задерживался у одного дерева, Саша подталкивала его дальше. Когда уставал, заставляла отдыхать. Теперь он ночевал в роще, не возвращаясь в замок даже ради краткой передышки и сберегая все силы для исцеления. Когда он просыпался, Саша уже ждала рядом. Кель следил, чтобы она ела и отдыхала не меньше него, и попросил Джерика охранять ее, когда он сам не мог.

По мере того как Кель продолжал исцелять и пробуждать, горестные вопли затихали, а сердцебиение, заключенное в стволах и шипастых ветках, начинало напоминать привычные ему мелодии. Теперь его уже не тошнило с такой силой – словно Ткачи Каарна почувствовали, что их любимые пробудились, и сами потянулись навстречу свету. Однако число их все росло, и справляться с просьбами уже исцеленных стало едва ли не труднее, чем лечить.