Русская наследница - Алина Знаменская

Наткнувшись взглядом на Катю, доктор Артемьев резко затормозил и вытаращился на нее, словно спрашивая, зачем она его остановила. Катя, в свою очередь, выжидательно уставилась на Артемьева.

— Почему бледная? — спросил Артемьев, вглядываясь в нее. — У вас что, всегда такой цвет лица?

Катя пожала плечами.

— Ну и зря, — возвестил Артемьев. — Показания у ребенка положительные, нечего и бледнеть.

— Да я и не бледнею, я просто… — промямлила Катя.

— Ну-ну. Советую держать хвост морковкой, мамаша. Завтра приезжает ваш долгожданный Цвигур, он не любит пессимистов.

И врач умчался вдаль бесконечного коридора, унося за собой развевающиеся синие полы халата, словно ракета, взвившаяся в небо. Катя улыбнулась ему вслед.

— Щебетина?

— Да.

— Примите передачку.

Дежурная по этажу всучила ей ворох нарядных глянцевых коробок и, поджав губы, удалилась.

— От кого? — вдогонку прокричала Катя и услышала неразборчивое «нам не докладывают».

Все, кто был в это время в коридоре, обернулись на Катю.

Чтобы попасть в свою палату, ей пришлось с этой грудой коробок прошествовать через весь коридор под пристальным вниманием дюжины пар глаз. В палате она свалила коробки на свою кровать и подошла к Шурику. Мальчик сладко спал.

Она постояла, как обычно, не в силах сразу отойти, но, боясь разбудить взглядом, отошла. Открыла одну из коробок. Под белой прозрачной бумагой блестел шелк. Это было женское белье. Очень дорогое белье. Катя закрыла коробку и села рядом. Кто? Шатров или Пашкин? Марат был у нее днем, привез кучу всяких вкусностей… С чего бы он взялся заваливать ее подарками так напористо и… вычурно? Это было бы неуместно и как-то слишком… А у Марата хорошо развито чувство меры.

Тогда — Пашкин? Что за назойливость?

Она открыла следующую коробку. Там лежал детский теплый костюмчик — красный, с желтой отделкой. Катя отложила его в сторону. Если это Пашкин, откуда он знает размер ребенка? Ведь он его никогда не видел… И что он хочет сказать этими подарками? Что наличие чужого ребенка его не смущает? А белье? Напоминает ей о близости? Какая дурь! Катя покосилась на подарки. Впервые красивые вещи не доставляли ей радости. Она схватила коробки и стала запихивать их в ящик больничной тумбочки. Мысль, что в любую минуту может зайти медсестра и застать ее за этим занятием, подгоняла. Коробки не помещались. Тогда Катя вытащила из-под кровати сумку и запихнула подарки туда. Закрыла молнию. Все.

Теперь она долго не сможет успокоиться. Такое с ней впервые. Самое неприятное, что она ничем не может обосновать свое состояние. Почему она так злится? Неприятно, что из-за нее соперничают двое мужчин? Это должно быть приятно. Никогда раньше ее не добивались сразу двое. Раньше, когда она вздыхала по Виктору, за ней бегал Юнин. Типичный треугольник. А теперь? Она посмотрела на беззащитную головенку спящего сына. Вот она, разгадка. Вся ее жизнь теперь зависит от здоровья этого существа. Ее просто не могут сейчас тронуть никакие знаки внимания. А мужчины не любят ни с кем делить любовь женщины. Даже с ребенком. Особенно если это не его ребенок. Как знать, возможно, страсть Марата иссякнет так же быстро, как вспыхнула? Она совсем не знает его. И он несильно приближает ее к себе. До сих пор она ничего не знает о его прошлой жизни, о жене. Почему? Возможно, она, Катя, не настолько близка ему, чтобы открыть душу? О Пашкине и говорить не стоит — она знает цену его словам. Выходит, сейчас она не вправе принимать решения. Она не может поставить судьбу ребенка в зависимость от своих прихотей. Ей нужно время.

— Микстуру возьмите, — оторвала женщину от сложных запутанных размышлений вошедшая медсестра. Катя встрепенулась, прежде чем медсестра приблизилась к тумбочке — запихнула сумку ногой под кровать.

Ночной звонок не удивил Шатрова. Звонить мог менеджер, отправленный в командировку в Саратов, среди ночи также мог позвонить Илья. Да кто угодно из того мира, который называется миром бизнеса и не церемонится с ними — позволившими втянуть себя в его вездесущие сети. В первую секунду, когда услышал женское «але», он подумал о Кате. Но уже в следующий миг понял, что это не она — голос был хрипловатый и чужой. Зажав трубку радиотелефона между щекой и плечом, Шатров пытался попасть рукой в рукав пижамной куртки — со сна было прохладно.

— Добрый вечер, Марат Борисович. Прошу прощения за поздний звонок, — шуршал в трубке незнакомый голос, и Шатров тщетно пытался сообразить, с кем разговаривает.

— С кем я говорю? — перебил он, включая бра и с вожделением ища глазами пепельницу.

— Мы не знакомы. Можете называть меня Зоей.

Шатров присвистнул — начало было заковыристым.

Даже слишком для разговора в полвторого ночи. Теперь фиг уснешь без стакана водки.

— Не понял, — сообщил он в трубку и прикурил от зажигалки. — Честно говоря, девушка, я не любитель подобных приключений. Вы что, из бюро добрых услуг? Секс по телефону? Я этим не интересуюсь.

Шатров уже хотел нажать на кнопку, но голос в трубке опередил его:

— Я по поводу Светы, вашей бывшей жены.

Теперь молчали оба. Шатров сразу вспомнил выражение «как обухом по башке». Именно так ему представлялся сейчас этот ночной разговор. Как обухом по башке — сильно, больно и неожиданно. Когда он последний раз имел известия о судьбе Светки? Лет шесть-семь назад? Нет, позже. Иначе было бы больнее. А тогда он воспринял весть о гибели жены не то чтобы спокойно, нет, а как-то без особой паники. Хотя вся муть в душе поднялась тогда и долгое время не давала спокойно спать.

— Я в курсе, — хрипло процедил он в трубку. — Я знаю, что моя бывшая жена погибла. Что еще?

Кто-то хочет побольнее ударить его. Что ж, пусть попробует.

Взгляд случайно задел левую руку, державшую сигарету. Пальцы предательски дрожали. Шатров переложил сигарету в правую руку.

— У вас ошибочная информация, Марат Борисович. А что, если Светлана жива?

Марат затянулся и выпустил дым в матовое стекло микроволновки.

Связь с абонентом внезапно прервалась. Может, положили трубку, а может — случайно. Короткие гудки противно резанули слух.

Шатров долго держал в руке трубку пищащего телефона, прежде чем сообразил, что остался один на один со своими мыслями. Он положил трубку на аппарат. Чертовщина.

Марат налил воды в чайник и достал банку с кофе.

Бессонная ночь гарантирована. А что, если Светка и правда жива? Что ж, это даст ему возможность по-человечески оформить развод.

Марат включил кран, подождал, пока стечет вода, и умылся под ледяной струей. Он понял, что обманывает себя. Ему не все равно — жива Светка или нет. А если она больна и нуждается в помощи? А если ей негде жить и у нее нет никаких средств к существованию? Правда о Светке могла быть какой угодно, он это прекрасно знал. И иллюзия того, что он вычеркнул Светку из своей жизни, стала сейчас особенно призрачной.