Франкенштейн в Багдаде - Ахмед Саадави

Дьякон оставил их наедине собирать по крупицам прошлое, а сам отправился в квартал Карадж аль-Амана. Нужно было разобраться с арендой брошенного им дома, навестить некоторых родственников и друзей, а также получить выписки из приходской книги для Илишу. В том, что она уедет из страны вслед за внуком, он уже не сомневался, поэтому даже не спросил ее одобрения.

Ее беседа с внуком затянулась до глубокой ночи. Чем больше они разговаривали, тем больше общих с этой сухонькой старушкой воспоминаний Даниэль находил. Илишу преследовало наваждение, что она действительно видит перед собой сына. Она могла поклясться, что именно бледный изможденный покойник мелькнул отражением в окне на кухне, когда она стояла у плиты при тусклом свете керосинки и повернулась еще раз взглянуть на внука. Столько лет уже прошло, а она все равно оставалась матерью двадцатилетнего юноши, так страшащегося войны. Поэтому она дала волю чувствам, которые кипели в ней, не находя выхода все эти годы, – потрогать, потрясти мальчика, погладить его волосы, вдохнуть его запах, притянуть за плечи к себе. Вот что придавало жизни смысл, и ради этого она была готова пойти на что угодно.

Она еще раз сполоснула и без того чистую тарелку, чтобы выложить на нее нарезанные помидоры и яйца. На запах еды на кухню явился Набо. Илишу подала блюдо на жестяном подносе и присела рядом, чтобы быть как можно ближе к внуку, провести по его голове рукой и ощутить так и не забытый ею запах детских волос.

3

Даниэль достал мобильный телефон и позвонил матери, которая предпочла дожидаться новостей в Анкаве. Когда она взяла трубку, он обратился к ней по-английски:

– Послушай, не правды ради, а для дела. Поговори с бабушкой, поддакивай ей. Соглашайся со всем!

Он передал телефон Илишу. Женщины мирно проговорили не менее четверти часа. Илишу была счастлива. Теперь она глядела на мир по-новому. Она заставила Даниэля прочитать благодарственную молитву перед образом святого Георгия, который исполнил свое обещание, а потом еще долго молча оставалась стоять перед иконой, сложив руки в молитве, надеясь, что святой, услышав голос Даниэля, заговорит. Но покровитель с невозмутимым ликом в полной тишине продолжал смотреть перед собой. Настолько невозмутимым было его лицо, как будто ему ничем не грозил Змей, притаившийся в нижнем углу. В нем не было возбуждения воина, который должен был пронзить ужасного аспида. Илишу не замечала этого несоответствия – святой не должен был отвлекаться на Змея, она ждала, что он заговорил с ней, и тогда она представит Даниэлю чудо воочию.

Свет в лампе почти потух, в комнате стало темнее. Возможно, святой перевел взгляд на Илишу, но сейчас уже трудно было разобрать, тем более с ее плохим зрением. Надо было долить керосина в лампу. Даниэль, помогая, осветил путь карманным фонариком. Они дошли до дальнего угла дома, где стояла бочка с керосином, но она оказалась совершенно пустой. Старушка и не заметила, что ее запасы закончились. Она застыла в молчании, подумав о том, что это еще один знак свыше, указывающий, что ее пребывание в этом доме также подходит к концу.

Утром следующего дня женщины постучали в ворота Умм Даниэль. Дом наполнился людьми, как в прежние времена. Наконец-то Умм Салим, не находящая себе места со вчерашнего дня, после того как муж и сыновья запретили ей приставать к гостям Илишу, смогла удовлетворить любопытство. История с внуком соседки растрогала ее до слез. Умм Салим погрустнела, вспомнив о своем погибшем двадцать лет назад, почти одновременно с исчезновением Даниэля, сыне. Возможно, она сокрушалась о том, что Аллах был к ней не так милостив, как к соседке.

Продать дом со старой мебелью оказалось не так просто. Сначала Умм Даниэль думала, что все купят те молодые люди, которые столько раз приходили к ней и интересовались домом с целью взять помещение под охрану государства и сделать из него нечто наподобие культурного центра. Она им отказывала, а затем они куда-то пропали. Может, и не вернутся вовсе. Тогда остается только Фарадж ад-Далляль.

До ад-Далляля дошли удивительные вести о возвращении сына старушки. Скорее всего его продержали все это время в плену в Иране. Может статься, он даже потерял память, как в кино, затем из-за какого-то нового потрясения вспомнил старушку мать и вернулся к ней. Однако парни, которые у него работают, клянутся, что он как был молодым, так молодым и остался, хотя по всем подсчетам сейчас ему не меньше сорока.

– Истинно говорю вам, его заморозили на двадцать лет. А сейчас растопили и вернули матери, – предположил младший сын ад-Далляля, за что тотчас же получил от отца смачный подзатыльник. Не желая слушать всякую ерунду и думая только о деле, ад-Далляль послал помощников разузнать все подробности.

Ад-Далляль по привычке не ожидал ничего хорошего, готовясь к худшему. Когда же прямо в офис к нему через двадцать четыре часа после появления Даниэля в квартале заявился сам юноша в сопровождении дьякона, ад-Далляль пришел в замешательство – с порога они предложили ему выкупить дом.

4

Прежде чем сговориться о цене и подписать договор с ад-Даллялем, который заново произвел дотошную ревизию всех стен, потолков и полов в доме, Умм Даниэль пригласила к себе Хади Барышника, сообщив, что согласна продать всю мебель. Барышник с полминуты не мог выговорить ни слова, ожидая объяснений. Но Илишу нечего было добавить. Он знал, что старая ассирийка на дух его не переносит. Так что же у нее такое случилось?

Вместе с ней он обошел комнаты. Вещей на продажу было много: ковры, железные кровати, деревянные столики причудливых форм. Все не новое, кроме плиты на кухне и техники. Быстро прикинув в уме, сколько это может стоить, Хади заключил, что не имеет нужной суммы на руках, но может занять у друзей, потому что грех упустить такую возможность.

Ни Илишу, ни ее внук, который плохо говорил по-арабски, торговаться не умели. Хади не обращал на него внимания, о возвращении Даниэля он не слышал, да и фотографии на стене в гостиной не помнил. Он уговаривал старушку назвать общую цену, ведь он забирает все вещи скопом, и дать хорошую скидку. Но Илишу настаивала на том, чтобы они назначили цену каждой вещи, перебирая которые Хади сошел бы с ума. Проспорив час, они наконец сошлись на определенной сумме, и Хади побежал по знакомым собирать деньги.

Единственное условие, которое поставила Илишу, – не выносить мебель у нее на глазах. Она не смогла бы наблюдать, как ее дом растаскивают по частям. После ее отъезда пусть делают, что хотят. Но в ее памяти дом останется таким, как есть, – аккуратным и чистым, наполненным умиротворением ходивших здесь по комнатам членов ее семьи.

Дьякон взял на себя перевод денег, вырученных с продажи дома и мебели, через контору в Анкаве. Ну не везти же деньги в чемоданах в другой город, как сказала Илишу?

В ночь перед поездкой Умм Даниэль легла в гостиной и никак не могла сомкнуть глаз. Она села перед образом святого Георгия, освещенным светом стеклянных лампадок по углам, и обратилась к нему. Она долго что-то ему говорила, но покровитель хранил молчание… А к чему разговоры? О чем? Чудо уже свершилось. Он выполнил свое обещание, как поняла наконец Илишу, вернул матери дорогой ей образ со старого поблекшего снимка… Вдруг старушке пришла на ум идея. Она пересчитала чемоданы, в которые были сложены семейные реликвии – фотографии, иконки, статуэтки Девы Марии, старые учебники Хильды, расчерченные ярким маркером, – все, что касалось ее семьи, даже ползунки для новорожденных, бережно ею хранимые. Осталась только эта икона святого Георгия, которую с ее тяжелой деревянной рамой, толстым закоптившимся за долгие годы стеклом и лампадками она не могла увезти с собой. Илишу встала на диван, обхватила икону и приподняла ее, чтобы скинуть веревку с гвоздей. На обнажившейся части стены в сетке паутины остался светлый квадрат. Она опустила икону на пол и принялась вытаскивать гвозди, освобождая из-под стекла бумагу, которая оказалась сильно потертой, и икона буквально рассыпалась у нее в руках, на глазах потеряв прежнее величие. Она впервые смогла так близко рассмотреть лик святого – тонкие брови и блеск на алых губах. При свете электрической лампы, если приблизиться вплотную, можно было подумать, что образ вообще подменили. Илишу хотела было свернуть бумагу в трубочку и засунуть между вещей в чемодан, но идея ее смущала. Она рассмотрела получше его доспехи, сверкающий щит, занесенное высоко копье, остроконечный шлем на голове, белого боевого пыхтящего скакуна и не узнала картину, будто она стала другой. Ей нравилось лицо святого, нежное и кроткое, но только не его воинское снаряжение из холодного металла. В конце концов она нашла выход и пошла в спальню за большими портновскими ножницами. Проходя мимо бывшей комнаты Даниэля, она заглянула туда, чтобы убедиться, что мальчик ее действительно дома и сейчас мирно спит в своей постели. Илишу вернулась в гостиную, отогнала прыгающего на нее кота, который так и норовил ей помешать, и стала резать бумажную икону. Сначала схватила край, взялась поудобнее, потом сделала надрез напрямую и, добиравшись до милого ее сердцу лика, повернула ножницы по кругу, повторяя очертания нимба. Вытащив вырезанную деталь, она взглянула на икону еще раз и ужаснулась – то, что осталось, казалось ей даже враждебным. Она отложила икону в сторону, взяла кругляшок с ликом и пошла упаковывать его. Кот последовал за ней.