Год Огненной Змеи - Цыден-Жап Жимбиев

так горячо протестует, что Лидия Васильевна без труда догадывается о причине возражений и спешит переменить тему:

— Что нового у вас в степи?

— Нового?.. Я с Шойдоком Цынгуевичем посоветоваться хотела. Раз он болеет, вам скажу. Посмотрела я на овец Дондока, прямо жалко их — худые, еле ходят. Балмацу с ними замучилась. Может, взять мне ее отару?

— Ой, хорошо ты придумала! Вот так и надо помогать друг другу.

— Боюсь я… У меня самой опыта мало. Как, справлюсь?

— Справишься! Сокто-ахай тебя одну не оставит.

— Дедушка говорит, нельзя хороших и плохих овец в одной отаре держать.

Лидия Васильевна задумывается.

— Сердится на меня дедушка. Я думала, вместе будем ходить за овцами! а он не хочет. Я на него не обижаюсь. Он старенький… И у него, кроме меня, никого нет.

Оюна очень любит дела, Из-за него, и в институт не поступила, осталась в деревне. Конечно, и от класса неудобно было отрываться — раз все решили. Лидия Васильевна поняла, что Оюна пыталась уже столковаться с Сокто-ахаехг, да не смогла, потому и явилась.

— Уговорим твоего деда. Бригадира попросим. Или к Цырену Догдомовичу обратимся:. Еще чаю?

— Спасибо. Где-то Дугаржаб пропал… Кладовщика, что ли, не застал? Я хочу соль отвезти. Можно, я пока ваши книги посмотрю?

— Конечно. На нижней полке интересные. Я их по подписке получила. Там же Циолковский. Нашла? Сейчас все стали читать про космос, про. звезды.

— И я тоже.

— Найди-ка «Три печальны» холма.». Это пьеса монгольского писателя Нацагдоржа. В ней песни хорошие. Разучили бы их да спели на смотре. Как?

— Я возьму с собой?

— Бери.

— Ой, новый номер. «Байкала.»!

— Вчера принесли. В нем пре наш. Агинский округ есть.

— Надо, на почту забежать — я тоже выписываю.

На улице послышался гудок автомобиля.

— Вот и Дугаржаб подъехал, — Оюна направилась к вешалке..

— Эй, кто там пришел? — подал голос Шойдок.

— Все свои, — отозвалась Лидия Васильевна.

— Что я, не слышу, что ли? Ударница явилась?

— Молчи!

— Оюна, иди сюда, — позвал бригадир. — Стыдно, небось? Опозорила ты меня… А я старался, тебя поднимал… Эх ты…

Заскрипели пружины дивана.

Оюна торопливо надевала шубу и никак не могла попасть в рукава.

— Не бойся, Оюна, — успокоила девушку Лидия Васильевна и прикрикнула: — Шойдок, кому говорю, спи!

В соседней комнате стихло.

— До свидания, тетя Лида, — Оюна выскочила за дверь.

— Будешь в деревне — заходи.

Пора на работу. Лидия Васильевна сняла халат, подошла к шкафу, поглядела на себя в зеркало. Располнела немного, а так ничего еще… Складочка на подбородке появилась. Икры потолстели. Сама себе погрозила пальцем. Надела дошку, вязаную шапочку с помпоном. Замкнула дверь. По дороге не утерпела, завернула в ясли. Бабжа играл с ребятишками и на нее даже внимания не обратил.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Этот довольно старый приземистый домик стоит на самом краю улуса. С виду он невелик, а зайдешь в него — и совсем маленький. Давно не беленые грязновато-серые стены кажутся заиндевелыми. На окнах, в которые вставлены слепленные замазкой осколки стекла, намерзло на палец льда. Входная дверь изнутри обита серым войлоком, а ручка на ней — из конской подковы. Посреди избушки печка, такая маленькая, что можно сосчитать кирпичи, из которых она слажена.

Небогато и убранство: широкая кровать, ящик-ларец на трех ножках, квадратный стол и несколько табуреток, сундучки, небольшая божница-гунпарба… В углу — теленок на привязи, а по соседству с ним бодается пара мохнатых козлят. Тут же, в ящике, три или четыре курицы.

По всему видно: нет в доме хозяина. А старая Бальжима-абгай мало что успевает, хотя весь день на ногах. Это ведь только считается, что домашние хлопоты — не работа. А на самом деле? Чуть свет затопить печь, подоить коров, процедить молоко, прибрать хоть немного, обед и ужин приготовить, что-то постирать, что-то пошить… Оглянуться не успеешь — ночь на дворе. И таким порядком и завтра, и послезавтра день за днем, день за днем. Сделано, вроде, много, а глазу не видно. Если бы еще помогал кто, или ноги помоложе… Сколько лет уже с топором ли, с пилой или молотком не хуже мужика управлялась, ни дома, ни хозяйства не развалила. Когда муж с войны не вернулся, когда нет опоры, все приходится делать самой. А годы берут свое. Уставать стала быстро. Никогда никаких болезней не знала — прихварывать начала. Ох, правду говорят: старость — не радость.

Ходит по избушке Бальжима-абгай чуть сгорбившись, словно тяжело ей даже одежду носить — старый коричневый тэрлик-халат, пестрый клетчатый платок, разношенные кожаные унты. Темное лицо ее будто высохло, руки стали маленькие, худые, тело костлявое. Присела передохнуть, а все равно заделье нашла — длинными щипцами шевелит угли в печке.

Старший сын — Булат — только что пришел с работы. Скинул замасленный, пропахший бензином комбинезон, плещется у рукомойника. Оттер руки, лицо, шею, накинулся на еду, точно не ел неделю. Хватает, что под руку попадется, — ломоть хлеба, печеную картошку, сметану из банки. И все на ходу!

Возвращается Булат обычно поздно, зато уж больше из дому никуда. Наестся досыта — и за стол. И сейчас, не дожевав еще, схватился за письма — контрольные задания из института. Туговато у него идет. Давно уже пора курсовые работы по сопромату отправлять, а он еще не начинал.

Булат придвигает учебники, но сначала берется за газеты. Быстро пробежав их, набрасывает на плечи телогрейку, погружается в занятия. Широко расставил локти, низко наклонил над книгой голову, так что длинные прямые волосы, падая, едва не закрывают глаза.

На другом конце стола примостился младший братишка Ким. Его Бальжима-абгай взяла из детского дома. Ким с утра до вечера пропадает на улице. Приходит, когда мать позовет, когда проголодается или захочет спать. У него пока еще забот никаких — играет. Последние два или три дня в его руках не увидишь ни красивых картинок, вырезанных из журналов, ни стеклянных пробирок, ни даже бабок. И маленький реактивный самолетик, с которым не расставался, забросил, и рогатку. Булат принес ему старые часы-ходики, и мальчишка, разобрав их, мастерит из зубчатых колесиков какую-то машину. Лицо у Кима обветренное, руки потрескались, волосы подстрижены неровно, лесенкой — это Бальжима его стригла. Увлекся он своей машиной, возится с нею. Его и не слыхать.

Только в такой поздний час собирается вместе вся семья. Соскучившаяся в одиночестве за день Бальжима-абгай заводит разговор. Хочется ей поделиться новостями, сыновей послушать. Хоть и не выходила она со двора, а в курсе всех событий. Все