Шкура неубитого мужа - Анна Михалева

Певица тут же покраснела до ушей, Бобров это заметил, нахмурился еще больше, буркнул:

— У него все со смыслом. Ну, — он повернулся к спутнику, — какой смысл у этих роз?

Сэр Доудсен нисколько не смутился. Протянул цветы Маше:

— Чистые намерения.

— Ха! — гаркнул Серж. — Еще бы они у тебя были грязными. Ты же без пяти минут женатый человек.

Маша застыла на месте. Зачем он такое говорит? Как это грубо. Как бестактно. Просто по-хамски себя ведет!

— И вы думаете, это обстоятельство помешает мне пожелать удачи Марии? Вы ошибаетесь!

— Ну ладно, — великодушно согласился Серж и повернулся к подопечной:

— Маш, нужно собраться. Я все понимаю, все. Ты волнуешься, ты переживаешь, но ты артистка. Ты очень хорошая певица, иначе я никогда не обратил бы на тебя внимание. Ты — супер. И поверь мне, старому, умудренному опытом мужику, ты чудо. Будет жаль, если никто об этом так и не узнает. Покажи им сегодня. Сделай их. Чтобы они подавились своими бутербродами и захлебнулись своим виски. Я говорю тебе это не просто так. Я знаю, что ты это можешь. Давай!

Он вдруг перестал походить на обычного грозного продюсера, которого Маша уже привыкла побаиваться. От него вдруг повеяло теплом и надежностью. Почти такими же, как от молодого аристократа. Маша почувствовала, что сейчас он был готов защитить ее от всех и вся. Ей стало так хорошо. Серж обхватил ее плечи и прижался губами к щеке Шепнул «Я с тобой».

А когда выпрямился, вновь стал деловитым и слегка недовольным. Буркнул:

— Все, все. Пойдем, — он двинулся к выходу, обращаясь к Александру:

— Давай, идем. Наталия там одна. Господи, она меня испепелит! Ну помоги ты мне. Я же с ума схожу!

Он прошипел это с таким пылом, что сомнений не оставалось — этот человек умирает от любви. Или сгорает от страсти. Все одно, но сердце и голова его сейчас слишком заняты, чтобы думать о выступлении своей подопечной.

— Я присоединюсь к вам через пять минут, — проговорил сэр Доудсен, не сводя глаз с Маши.

Та опустилась на стул и уставилась перед собой пустым взором.

Значит, все, что сказал ей сейчас Серж, было дежурным напутствием. Сколько раз он, наверное, отправлял на сцену вот таким образом своих исполнителей. И она одна из них. Впрочем, чего же тут странного. И Александр…

У него своя жизнь. Он вот скоро женится. Разумеется, это нормально. Он молод и красив, и так умен, и так… Он такой хороший, что было бы странно, если бы его никто не любил.

— Ваша невеста — англичанка? — тихо спросила она и положила букет, который до этого теребила в руках, на гримерный столик.

Он сел на соседний стул:

— Да. Наши родители давно знакомы.

— Это так странно…

— Что именно? — мягко поинтересовался он.

— Ой, трудно объяснить. Каждому человеку кажется, что он пуп земли. Что вокруг него вся жизнь и вертится.

Вот я… Со мной случились разительные перемены за считанные дни. Еще вчера я пела в клубе «Фламинго» и считала это большой удачей. А сегодня я тут. И мне казалось, что жизнь потекла как-то иначе, в другом ритме. Не только у меня, но и у всех. Серж.., он был всегда рядом, он принимал такое участие в моих делах, был моим проводником… Он был рядом так часто, что мне начало казаться, будто я — единственное, что есть в его жизни. Но это не так.

— И вам обидно, что это не так? — Он попытался заглянуть ей в глаза, но она отвернулась.

— Головой я понимаю, что это нормально. Я же его работа. Но тут, — она прикоснулась к груди, — тут это понять невозможно. Знаете, я как ребенок, который считает: родители принадлежат только мне. Хотя какой мне Бобров родитель, — она грустно усмехнулась.

Александр коснулся рукой ее ладони, но сразу же испуганно отпрянул, словно посчитал этот жест недопустимым:

— Мария, вы очень важная часть его жизни. Вы — его вера и надежда. Вы — его опора в очень трудной и весьма суровой жизни. Вы — его отдушина. Он понимает это здесь, — сэр Доудсен приложил пальцы к груди, потом коснулся ими виска. — Но здесь — нет. Идите и скажите ему все, что вы думаете и чувствуете.

— Но я же должна быть на сцене.

— А вы скажите это со сцены. Так даже лучше.

Они поняли друг друга. Он дружески улыбнулся ей и поднялся:

— Я буду за вас болеть.

— Спасибо.

Он вышел. Маша осталась одна.

«А ты? — подумала она. — Догадываешься ли ты, что только рядом с тобой я чувствую себя спокойно и хорошо? Как мне сказать тебе, что ты самый лучший человек, которого я когда-либо встречала?»

* * *

— А сейчас, дамы и господа, я хотел бы представить вам открытие года. Для вас поет Мария Иванова! — с дежурным пафосом объявил конферансье.

Маша вышла на небольшую сцену и уставилась в темный зал, жадно ловя жидкие аплодисменты.

«Это хорошо, что они заняты своими разговорами. Было бы гораздо хуже, если бы они встретили меня внимательной тишиной или авансовыми овациями. Труднее было бы», — успокоила она себя и, сделав над собой усилие, улыбнулась.

Пара-тройка голов обернулись в ее сторону, но до остальных гостей развлекательного комплекса «Кристалл», похоже, не дошло, что их знакомят с «открытием года».

Вступительные аккорды пролетели как один легкий вздох — еще бы, всего два такта. У самой сцены за столиком сидели Бобров, Александр и та самая ослепительная красавица, которую она видела на недавней вечеринке.

"Так вот она, дама сердца. Чья? Невеста Александра?

Нет, это Наталия, о ней говорил Бобров. А невеста аристократа должна быть еще красивее…" Сердце Маши ухнуло в пропасть, она закрыла глаза и, обхватив рукой микрофонную стойку, запела.

Когда музыка стихла, она открыла глаза. Ее одобрили столь же жидкими аплодисментами. Такого удара Маша не ожидала. В отчаянии она кинула взгляд на столик, за которым сидел Бобров. Александр хлопал в ладоши, ослепительно улыбаясь. Красавица Наталия что-то говорила меценату, слегка склонив голову к его уху. А сам Серж…

Маша вздрогнула. Он сидел развалившись, но с такой силой сцепив пальцы, что она со сцены смогла увидеть, как они побелели. Он не слушал Наталию, хотя и старался не показать ей этого. Он в упор смотрел на свою подопечную. Лицо его было хмурым, а взгляд суровым. Маша растерянно поклонилась и удалилась со сцены.

В гримерке она без сил рухнула на стул, закрыла глаза.

Вот он, вкус провала — горечь на языке и сухая пустота.

Пусто везде — внутри и снаружи. Даже слез нет. И отчаяния нет. Отчаиваться себе позволяют люди, у которых есть хотя бы маленькая, хотя бы призрачная надежда. А когда все уже рухнуло, тебя обволакивает предательская вялость. Ничего не хочется, ничего не нужно. Так бы и сидела на этом стуле до самой смерти…