Нефертити. Роковая ошибка жены фараона - Олег Капустин

Этих мгновений хватило для копьеносцев столичного корпуса, отряд которых сопровождал процессию, чтобы наконец-то добежать до царских носилок. Командир отряда гигант Хоремхеб кривым восточным мечом, похожим на огромный серп, одним махом разрубил нападавшего предводителя от плеча до пояса. Других заговорщиков окружили копьеносцы. Напрасно появившийся тогда, когда опасность миновала, визирь Туту кричал, срывая свой тонкий голосишко:

— Не убивайте всех! Оставьте кого-нибудь для допросов. Мы должны узнать, кто они и кто их послал!

Но тщетно. В пылу схватки могучие воины-копьеносцы перерезали всех заговорщиков в мгновение ока. Жрецы и не просили пощады. Несколько раненых добили себя, чтобы не попадать в руки заплечных мастеров. Сам визирь уже был у царских носилок и целовал фараону ноги.

— О, великий из великих властителей мира, — причитал он, — слава Атону, он не дал совершиться неслыханному злодеянию. Заговорщики повержены нашими мечами. Живи вечно, наш любимейший повелитель!

Он помог мокрому от холодного пота фараону встать с кресла и выйти из носилок. Эхнатон, покачиваясь от слабости, не мог сдержать дрожь в руках и ногах, он тяжело опёрся на плечо Туту и, близоруко щурясь, осмотрелся. Вокруг лежали трупы заговорщиков и телохранителей. А рядом с носилками прямо на земле в парадном белом платье сидела Нефертити, глядя на безжизненное тело Тутмеса. По её щекам текли слёзы.

— Ваше величество, ваша сестра Неземмут погибла от стрел заговорщиков, — сообщил один из придворных фараону, кинувшись ему в ноги.

Эхнатон подошёл к передним носилкам и внимательно осмотрел тела, пригвождённые к креслам.

— О великий Атон, — обратился фараон к солнцу, уже стоявшему в зените, — ты через мою сестру спас меня для того, чтобы я и дальше выполнял беспрекословно твою волю и распространял твоё царство по всей земле. Да возблагодарим же все нашего сияющего повелителя! Поверь мне, великий Атон, я с удвоенной, нет, с удесятерённой силой продолжу уничтожать всех тех, кто смеет противиться твоей воле! Я не пожалею никого. Если для того, чтобы ты воссиял не только на небосклоне, но и в умах каждого человека на земле, нужно будет перебить половину моих подданных, я сделаю это, не колеблясь! Да будет воля твоя всегда!

После этих слов все придворные, воины и горожане опустились на колени в горячую, смоченную во многих местах ещё не запёкшейся кровью пыль и начали истово молиться Атону. Когда они благоговейно распростёрлись на земле, то стало невозможно отличить живых от мёртвых на огромной припортовой площади. Нефертити молилась, стоя рядом с Эхнатоном, простирая руки к солнцу. Она смотрела на погибшую сестру, на мёртвых и живых, распростёртых вперемежку, и мысль о бессмысленной жестокости этого противоборства, которое затеял её муж, не покидала её, мешая сосредоточиться на горе, вызванном потерей сестры и любимого человека.

«Почему мы все, дети одной земли, страны Большого Хапи, должны страдать и даже убивать друг друга по прихоти какого-то человека, ослеплённого дикими идеями и видениями, пусть даже он и фараон? Неужели я не смогу остановить его, пока вся моя страна не погрузилась в хаос?» — впервые подумала Нефертити и отстранение, как на чужого, взглянула на стоявшего рядом мужа.

Неподалёку от серых, замшелых, оплетённых диким виноградом и хмелем каменных стен главного и самого старинного города Финикии Библа по узкой, замысловато петляющей тропинке, спускающейся к морю, шёл высокий худой человек в белой льняной тунике. Поверх неё был наброшен такого же цвета шерстяной плащ, живописными крупными складками спадающий к загорелым ногам, обутым в позолоченные кожаные сандалии. Только по ним и по золотой серьге в левом ухе, горящей алым цветом драгоценного камня, можно было понять, что это очень знатный человек. Чуть в отдалении рысцой семенили слуги в пёстрых шерстяных туниках с мухобойками, опахалами из страусовых перьев и складным стульчиком, богато украшенным слоновой костью и серебром. За слугами не спеша, полные собственного достоинства, вышагивали воины с короткими копьями, лёгкими маленькими круглыми щитами и боевыми бронзовыми топорами, заткнутыми за широкие кожаные пояса из буйволиной кожи. По многочисленному сопровождению любой, кто увидел бы эту процессию, мог легко догадаться, что идёт Риб-адди, царь Библа собственной персоной.

— Осторожней, ваше величество, здесь очень скользко после дождя! — угодливо проговорил, подбегая к своему властелину, один из слуг, стараясь поддержать его под руку.

— Я ещё не старик, чтобы меня вести под локти, — раздражённо отмахнулся Риб-адди.

Он прогуливался по обширной оливковой роще, раскинувшейся под стенами города. Она принадлежала царю, как и остальное приусадебное хозяйство, расположенное неподалёку. Риб-адди неторопливо шагал по рыжей каменистой земле. Вокруг высились корявые серо-чёрные деревья. После недавнего дождя их кора приобрела блестящий, грифельный оттенок. Прутики почти безлистых ветвей были густо усыпаны мелкими матово-зелёными плодами. Урожай оливок был хорош, но это не радовало царя. Его семитское, смуглое горбоносое лицо с короткой полуседой бородкой клинышком было озабочено. Над Библом нависла смертельная опасность. Многочисленные полудикие орды хеттов, объединённые железной волей и свирепым нравом их вождя Суппилулиумы, уже завоевали все земли на севере от Библа и за финикийскими горами. Последним пало царство Митанни в верховье одной из двух великих рек, текущих на юг. И теперь хетты вместе с подлыми мелкими князьками, переметнувшимися к победителям, грозились захватить все финикийское побережье со старейшими и богатейшими городами этой страны: Библом, Тиром и Сидоном.

Риб-адди уже давно предлагали перейти на сторону Суппилулиумы, но царю, выросшему в Египте и воспитанному на культуре этой великой страны, было просто противно подчиниться какому-то грязному горцу, сплошь заросшему чёрной густой щетиной.

— Нет, лучше умереть, чем пресмыкаться перед варварами! — произнёс вслух библский царь, спускаясь по узкой тропинке к морю.

Он ещё надеялся на помощь своей второй отчизны. Правда, за последние десять лет, что прошли как-то незаметно после смерти старого фараона Аменхотепа, на берегах Большого Хапи произошло столько неожиданных коренных изменений, что продолжать верить в незыблемую мощь древней африканской державы мог только царь Библа, кровно и неразрывно связанный с нею. Риб-адди хоть внешне и был вылитый азиат, но душой прирос к Египту намертво. Он даже подумывал бросить свой город-царство и перебраться на юг, на свою, как он считал, истинную родину. Но его не просто беспокоило, а поражало и ставило в тупик то, что творил, иначе нельзя было выразиться, молодой фараон. Запретить всей стране молиться древним богам, а тех, кто пытался протестовать, уничтожать, как лютейших врагов, — это было просто непостижимо! Риб-адди хорошо понимал, что он не сможет унижаться перед ненормальным правителем, как это делали мерзкие простолюдины, обступившие сейчас египетский трон.