Исчезновения - Эмили Бейн Мерфи

Когда мы возвращаемся к Финеасу, она разбивает поднос о пол, а потом кричит до хрипоты. Я посылаю за ее сестрой.

– Может, это удар или какой-то приступ шизофрении? – предполагаю, когда сестра приходит забрать ее. Я даже ощущаю слабый проблеск сочувствия к Лоретт.

Потом звоню Виктору и сообщаю новость о том, что у меня есть первый пузырек со Спокойствием и он может испытать его.

– Есть ли кто-то, желающий протестировать его на себе? – спрашиваю, поднося пузырек к свету.

– Да, – отвечает Виктор, – я знаю человека, которому отчаянно требуется что-нибудь для помощи сыну, чей разум поглощен пристрастием к опиуму.

– У меня его совсем мало, – признаюсь, постукивая пальцем по пузырьку, – и, скорее всего, не наилучшего качества. Но для первого эксперимента этого достаточно, чтобы выявить дефекты.

Потом вешаю трубку и даю в газету объявление о поиске новой служанки.

Но нового кандидата для Добродетели я найду не так. Мне не нужна служанка. Мне необходим кто-то, чья жизнь прекрасна, в отличие от Лоретт или от меня.

Человек, чье Спокойствие действительно стоит кое-чего.

Дом Джульет причудлив, спрятался на тихой улочке, сосульки свисают с водосточных труб. Я стучу три раза, потом вламываюсь через окно на нижнем этаже, когда над головой гремит гром. Несмотря на все, что произошло между мной и Джульет, – хотя ее сад зарос и увял, – иду осторожно, пытаюсь не наступать на ее цветы. Видно, что когда-то, не так давно, за ними ухаживали с большой любовью.

Мои шаги эхом отдаются на лестнице, ступени которой сильно наклонены вправо. В спальнях на комодах тонкий слой пыли, словно здесь никто не живет.

В доме Джульет в каждой детали заметно ее прикосновение. Я пытаюсь не давать воли чувствам, когда вижу фигурки, которые она собирала, кровать, где она спала, одежду, что она носила, все еще яркую, но в более взрослом стиле, чем когда мы были подростками. Кажется невозможным, что ее время вышло, пока мое все еще длится. Роюсь в ее вещах, думая: «Куда покойница могла спрятать то, что было способно сохранить ей жизнь?»

Но Камня здесь нет.

И потому отыскиваю в сарае лопату и иду к центру города. Прохожу сквозь маленькие белые ворота кладбища. Петляю по проходам между могил под частым холодным дождем.

Все эти изгибы и повороты приводят меня сюда. Смотрю на имя, выгравированное на надгробии, едва заметное в дождь со снегом, и пытаюсь вызвать в себе некогда испытанный гнев, все еще кипящее чувство обиды. Но ощущаю только пустоту.

Как иронично, что тренировки Финеаса подготовили меня к этому.

Копаю землю собственной лопатой Джульет. Дождь помогает размягчить замерзшую землю, но я совсем промок к тому моменту, когда наконец открываю крышку гроба. Пытаюсь не смотреть на ее лицо. Что-то во мне не хочет этого.

Вместо этого мои глаза скользят к ее сложенным на груди рукам, белым как мрамор. Кольца с Камнем на безымянном пальце, на котором она всегда носила его, сейчас нет.

Иногда кажется, что вся моя жизнь была одной жестокой игрой. В те годы, когда мне было бы легко забрать Камень, я не знал, что он мне понадобится. А когда наконец его выследил и уже почти нашел, он снова исчез.

Я близок к тому, чтобы разразиться тем смехом, от которого можно спятить.

Потому что, конечно, мне бы уже стоило привыкнуть. То, что мне нужно, просто-напросто исчезает.

Закрываю крышку гроба и сам себе удивляюсь, когда на мгновение задерживаю руку на его дереве. Как будто еще осталось место для скорби по ней.

Вылезаю из могилы.

Закапываю ее и мои воспоминания, пока они все не похоронены снова глубоко под землей.

Когда двигаюсь, ощущаю в кармане сложенные карты Финеаса с отмеченными на них местами, которые помогли бы снять Проклятие. Именно то, что заставит наконец жителей побратимов полюбить меня и сделать Малкольма, Виктора и мои Добродетели бесполезными.

Но любовь не такова, как я ее представлял. Она всего лишь валюта, которую слишком легко потратить – и в результате все равно остаться ни с чем.

Я теряю Финеаса. Без Камня я уже его потерял.

Достаю карты, которые он дал мне. Я мог бы воспользоваться ими и стать героем. Но в действительности больше этого не хочу.

Смотрю на крестики отметок на каждом из побратимов и складываю карты. Холодная сырость пробирается вверх по моим штанинам.

Теперь хочу провернуть нож, чтобы побратимам стало еще больнее.

15 февраля 1943 года

Я почти забыла вес маминого кольца на своей шее. Ловлю себя на том, что постоянно протягиваю руку, чтобы дотронуться до него, гладкого стекла под одеждой. Не снимаю его, даже когда моюсь. Говорю миссис Клиффтон, что нашла кольцо на дне школьной сумки, и на какое-то время это даже восстанавливает хрупкое равновесие между Майлзом и мной. Кроме того, что от папы нет вестей, все остальное снова выглядит почти нормальным.

Это чувство длится едва ли неделю.

После школы и тренировок по звездам присоединяюсь ко всем за ужином. Солнце только начинает садиться. Как только опускаюсь на стул, мамино кольцо выскальзывает из-под платья.

– Айла! – восклицает доктор Клиффтон и кладет салфетку на колени. – Ты нашла свое ожерелье!

Мои глаза метнулись к Майлзу. Он пристально смотрит на свою тарелку.

– Я обнаружила его в своей школьной сумке… – начинаю, но вижу, что лицо миссис Клиффтон бледнеет. – Миссис Клиффтон, – делаю паузу, – с вами все хорошо?

– Малкольм… – говорит она дрожащим голосом. Лицо у нее стало белое, как у призрака. – Я не слышу тебя.

– Что? – рука Уилла замирает на ложке. – Что ты имеешь в виду?

– Матильда! – говорит Малкольм, моргая. Он показывает на уши. – Я не слышу твоего голоса. Но… слышу других.

Уилл смотрит то на мать, то на отца.

– Вы не слышите друг друга?

– Не понимаю, – дыхание миссис Клиффтон учащается, ее лицо снова возвращает краску, когда она комом кладет салфетку на стол, – что это значит.

– Вы слышите меня? – спрашивает Уилл.

И они одновременно отвечают:

– Да.

– А меня? – спрашиваю я.

– И меня? – спрашивает Майлз.

Они оба кивают. Доктор Клиффтон все еще крепко сжимает серебряные приборы в руках.

Я слышу всех.

Потом миссис Клиффтон шепчет:

– Меня? – И доктор Клиффтон бледнеет и качает головой.