Инжектором втиснутые сны - Джеймс Роберт Бейкер

— Возможно, я просто решила, что люблю своего мужа, — говорила она так, словно рот у нее был забит ватой.

— Честно говоря, девушка, плохо верится. После всего, через что тебе довелось пройти с этим человеком…

— А может, — ее голос зазвучал резко и саркастически, — я просто решила, что предпочитаю быть с настоящим мужчиной.

— Секундочку, — сказал я своим обычным голосом, — я только пакетик для рвоты возьму.

— Сам ты пакет для рвоты!

Вот тут мне надо было бы повесить трубку.

— Ну что, хорошо, что между нами не осталось тяжелых чувств. Просто решил, надо бы в этом убедиться. Выберемся как-нибудь вместе на чашечку кофе.

— Мне от тебя дурно.

— Сама ты дура, сука гребаная, — я вдруг утратил чувство юмора.

— Ты пустое место, ноль без палочки. Обычный расфуфыренный фанат. А я замужем за гением, и он снова сделает меня звездой…

— Ты замужем за свихнувшимся моральным уродом, который сидит на колесах и сколько раз уже тебя бил, ты, пизда тупая.

— Да что ты понимаешь в женщинах, да ничего! Вот потому ты и убогий такой. Поэтому тебя все женщины бросают. Потому что ты ничтожество.

— Угу, тут ты, наверное, права, пожалуй, если б я тебе зубы выбил, ты бы и сейчас была со мной.

— Черта с два. А знаешь, почему?

— Потому что я в постели никакой?

— Именно. Ни хера трахаться не умеешь.

Я рассмеялся. Она была так патетична.

— Ну в таком случае тебе полагается «Оскар» за лучшее изображение страсти со времен Джейн Фонды в «Клют».[346]

— А не пошел бы ты в жопу?

— Какая прелесть! По-моему, именно так говорила Лоретта Янг в «Рамоне»?[347]

— Пошла ты сама в жопу, вонючая свиная пиз…

И вдруг где-то рядом с трубкой послышался голос Денниса, громкий, безумный:

— Что ты делаешь? С кем говоришь?

— Это М-м-мэри Уэллс… — заикаясь от страха, пролепетала она, и он вырвал трубку у нее.

— Алло! — рявкнул он. Я повесил свою трубку.

Вот и все. Кончилось. Я не собирался плескаться в чьем бы то ни было дерьме. Да пошла она, и паяльную лампу ей в жопу.

Я вышвырнул ее из головы. Почти неделю я считал, что все осталось позади.

На деле же я пахал как ненормальный: разрабатывал дурацкие проекты, делал миллиарды дурацких звонков, и занимался подобной чушью — всем, чем угодно, лишь бы не давать себе думать. Я смотался в бар знакомств на Беверли-Хиллз, в среду притащил домой распечатки звонков в студию, вызвал на дом агента по недвижимости в четверг. В пятницу остался дома, дрочил три раза.

Спать я не мог, нервы были на пределе. Звуки раздражали. Музыка, которая мне нравилась, воспринималась как дребезжащий треск — как слушать Брюса Спрингстина по дешевому приемнику. Я начинал чувствовать себя, как комок нервов, капитально подсевший на «скоростняк» — аж подпрыгивал, стоило кому-то за стеной кашлянуть. Прямо как Деннис.

Я стал избегать Нила, голоса своего разума. И уж точно не собирался рассказывать ему о том, что звонил Шар. Я и так знал, что он по этому поводу скажет. И еще не хотел говорить, что после недельной передышки моя одержимость вернулась; да говорить и не надо было. Он знал меня достаточно хорошо, чтобы понять это, лишь поглядев на меня.

Когда я вспоминал тот телефонный звонок, я вновь чувствовал ненависть к ней. Но думая о чем угодно еще, по-прежнему испытывал множество совсем других чувств.

В один из дней, когда я сидел в «Тропикане» и думал о чем угодно, Нил позвонил сам. Он был в хорошем, веселом настроении, усугубившем мою и без того тяжкую депрессию. В конце концов он упомянул встречу выпускников, о которой я совершенно позабыл. От самого этого выражения («встреча выпускников») и того, как эту встречу нарисовало мое воображение, меня самым натуральным образом затошнило.

— Похоже, я собираюсь пропустить это событие, Нил.

— Пропустить? То есть как это? Ты же обещал принести пластинки.

Вот это меня встревожило:

— Я никогда такого не обещал.

— Разве Гейл Спайви тебе не звонила?

— Нет. В жопу Гейл Спайви, — мрачно сказал я.

— Ну, это я пытался. Господь свидетель, пытался, — он издал быстрый смешок в стиле вегасовских комиков, но тут же глубоко вздохнул, переходя к тону «будем серьезными людьми». — Что с тобой, Скотт? Даже после истории с той прелестной мордашкой…

— Нил, не хочу грубить, но у меня тут в разгаре тренировка с Джейн Фондой, понимаешь, о чем я? А ты сбиваешь меня с ритма.

Я словно увидел, как он снисходительно улыбается:

— Ну тогда ладно, приятель. Но на встречу приходи. Как ни крути, еще половина твоих проблем на тебе висит. Ты с ними еще не расстался. А там оторвешься всласть. Жизнь продолжается, дружище. Пока.

На следующий день мне позвонила Гейл Спайви. Я сразу узнал ее голос, словно и не было всех этих лет: этакий «мышкетерский»[348]полуистеричный голосок. Мне она запомнилась эльфийски-пикантной, в нарядном розовом платье — и почему-то этот образ был связан с сырным запахом пиццы, выблеванной на сиденье стоящего на станции вагона. Может, однажды на свидании «двое на двое» ее стошнило? Некоторые события утрачиваются навсегда.

— А я все собиралась тебе позвонить, Скотти, — и она принялась взахлеб, с неестественным энтузиазмом рассказывать о встрече выпускников, о каких-то людях, чьи имена мне уже ничего не говорили, и под ее пересказ их нудных историй я принялся выковыривать из-под ногтей грязь. В конечном счете все должно было вылиться в самый паскудный, скучный и душный вечер, который только можно было себе представить. Но когда она спросила, не могу ли я принести что-нибудь из музыки нашей юности, я ответил с тем же, что у нее, фальшивым энтузиазмом, словно работал в самые ходовые эфирные часы на студии KRLA в программе «Топ 40» в году этак шестьдесят пятом:

— У-у! Классная идея, Гейл. Обязательно, крошка. Не подведу.

— Ой, как здорово! — взвизгнула она, словно победитель ТВ-игры. — Просто я же знала, что у тебя полно старых пластинок, ну раз ты ди-джей, и вообще. Мы с Перри слушаем тебя всякий раз, как выпадает возможность.