Ангелы приходят всегда - инок Всеволод (Филипьев)

Лазаря задело такое рассуждение. Он почему-то принял его на свой счет в переносном смысле. Обращаясь скорее не к Музыканту, а к самому себе, он грустно сказал:

– Так ведь это только ангелы всегда остаются ангелами и бесы всегда – бесами, а у людей не так. Где видишь сегодня ангела, там завтра может стоять бес, а вчерашний бес сегодня уже ангел. Потому отвергать «человека-беса» нельзя, а то можешь отвергнуть будущего «человека-ангела»… И вообще не дашь ему возможности покаяться и спастись. Люди, особенно низко падшие, очень нуждаются в том, чтобы в них кто-то верил.

Синильга замерла и во все глаза смотрела на Лазаря. Музыкант согласился:

– Да, конечно, каждому очень важно, чтобы кто-нибудь в него верил. Но я говорил без аллегорий, просто вспомнилось забавное. А если глубже взглянуть, то, к сожалению, все мы когда-то казались кому-то белокурыми эллинами, а на поверку ими не оказывались. Когда разочаровываешь кого-то – на сердце печально; даже более печально, чем когда сам разочаровываешься. Хотя, чтобы не разочаровываться, не нужно очаровываться, – попытался пошутить он. Но, видя, что развеселить Лазаря и Синильгу сегодня не удастся, продолжил серьезно: – А еще все эти разочарования происходят от навязываемых обществом стереотипов. Массовая культура – это пошло и лживо. Все, что мы узнаем из газет и телевизора, нужно понимать почти наоборот. А то они нам впихивают, а мы кушаем и принимаем внушаемое за свое. Нужно вырываться из этих сетей. Я вот, например, не хочу жить в мире, где ради какой-то государственной или общественной пользы все эти спецслужбы убивают из-за угла, берут заложников, пытают, подсыпают яд, прослушивают телефоны, читают чужие письма, залезают в душу.

– Но ведь другие даже об этом не задумываются, потому что не мы выбрали жить в таком мире, – тихо промолвила Синильга, сделав ударение на слове «мы».

– Вот это и значит принять правила игры сильных мира сего, которые так устроили, – ответил Музыкант. – А Бог так не устраивал, но Он попускает этому быть, потому что люди имеют свободную волю и могут обеспечить, если уж так хотят, преддверие ада на земле. И наоборот, поскольку человек имеет свободную волю, он смог бы жить по-другому, если бы захотел. Примеры есть – и мы можем не жить так, как нам навязывают.

Синильга подала к столу яблочный пирог, приготовленный по бабушкиному рецепту, и густой турецкий кофе. Гости отведали пирог с ароматным кофе. Лазарь угощался без энтузиазма, сосредоточенный на своем, и вскоре продолжил начатый разговор:

– Ты верно заметил, Музыкант, что есть такие люди, которые не принимают правила игры и поднимают священное восстание против мира сего, во зле лежащего… Последнее восстание. В горах Кавказа, среди пустынников, таких много. А в миру это совсем непросто. Хотя двоих я точно знал, – Лазарь сделал паузу. – Их звали Влас и Василиса. Я Иле рассказывал про них…

– Расскажи еще раз, пожалуйста, – откликнулась Синильга, – Музыканту важно знать, я уверена.

– Что ж… Это можно, – Лазарь поведал историю своего знакомства с Власом и Василисой и рассказал об их жизни. Закончил он так: – Довольно часто мне снится один и тот же сон. Будто я убил кого-то и похоронил, но потом забыл, где место могилы. И я все хожу-брожу по земле в поисках ее и не нахожу. А кроме того, я никак не могу вспомнить, кого я убил и почему. Просыпаюсь с чувством, что действительно я убийца. Целый день остаюсь под впечатлением этого, вспоминаю всех, кто от меня так или иначе пострадал. Перебираю всю жизнь, мучаюсь. Вспоминаю разные случаи, но кого я убил во сне, вспомнить не удается. Чувство убийцы – страшное чувство, даже если все давно сказано на исповеди. А может быть, не все? Что-то забыто, и от этого жутко. Меня нужно было, наверное, назвать не Лазарем, а Каином. И если бы такое только один раз приснилось, а то повторяется. Успокаиваюсь немного, когда помолюсь…

Воцарилось молчание. Потом заговорил Музыкант; откровенный рассказ Лазаря вдохновил на взаимную откровенность:

– История Власа и Василисы удивительна! Я хотел бы написать о них песню. Верно говорят, что никакой вымысел не может сравниться с самой жизнью. Нужно лишь уметь видеть и слышать. Я тоже встречал подобных людей. Причем встречал я их среди самых близких, это – мой отец и старший брат.

– Интересно узнать подробнее, – высказал пожелание Лазарь.

– Может быть, нескромно прозвучит, но их история достойна книги, а не простого рассказа. Хотя книга получится грустная… Мысленно я всегда с ними. Не отпускает. Я вот все чаще думаю, талант – это дар или проклятие? Мне кажется, что талант – это Божий дар, который сатана стремится сделать проклятием. Мой отец был очень талантлив. Он обладал редким даром правдолюбия. Без пафоса, без лицемерия, без позы, он стремился к справедливости и правде. Была такая редкая порода людей в советские годы, ныне исчезнувшая. Мы с вами застали конец той эпохи, но даже для нас то время кажется чем-то невозможным. Представить только – пионеры и комсомольцы маршируют по Красной площади, ученые научно доказывают, что Бога нет, спортсмены посвящают рекорды коммунистической партии, государство за счет нищего народа наращивает военную мощь, и вдруг появляются люди удивительно искренние и отважные, не боящиеся плыть против течения и поднимать голос в защиту правды. Говорят, одна ласточка весны не делает. А я верю, что делает! Особенно, если она платит за это собственной жизнью. Мой отец, его звали Эдуардом, был таким человеком, такой ласточкой. Он был диссидентом. Тогда слово «диссидент» для большинства звучало ругательством, да и сейчас оно не в почете. А мне всегда оно нравилось. Диссидент – это ведь инакомыслящий, иноходец, человек, не покорившийся системе, не такой, как подчиненное и сломанное большинство.

– По-твоему, это прямо – иной, инок, получается, – заметил Лазарь, улыбнувшись.

– Для меня так и есть, – не смутился Музыкант. – И вот почему. Мой отец был первым, от кого я услышал, что Бог существует, что Христос – реальная историческая личность, а не мифический герой. Именно отец впервые привел меня в храм, хотя сам, надо сказать, до конца так никогда и не воцерковился. Свобода, человеколюбие, истина – были для него все. Он ведь не случайно и меня назвал Волей. А вот старшего брата он назвал незатейливо – Иваном. И это тоже не случайно. «Ваня» – звучит очень по-русски, хотя и мое имя древнерусское. Наши имена к отчеству «Эдуардович» не подходят, и все же отец нас так назвал. Это было очень в его духе – во всем противостоять общепринятым вкусам и взглядам системы. Отец, несмотря на смесь кровей, ощущал себя прежде всего русским человеком и боролся за Россию, за свободу и справедливость на нашей родине. Сейчас это может звучать банально, но тогда, когда вместо России был СССР, а вместо русских людей – советские люди, такое мировоззрение являлось подвигом. Он очень страдал от непонимания. Поначалу искренне верил, что если показать людям грязь их жизни, ее несправедливость и указать новый путь, то они перевернут свою серую жизнь и пойдут по светлому пути. Но этого не происходило. Мешала не учтенная сила трения. Это как с теми классическими точкой опоры и рычагом. Если их иметь, то, якобы, можно перевернуть земной шар. Ан нет. Сила трения не даст этого сделать. И отец унывал, что даже самые чистые и добрые идеи неспособны сломить силу обывательского трения, потенциальную энергию застоя, энергию человеческой ограниченности. И, может быть, к лучшему, что его вынудили уехать из СССР. Сам бы он ни за что не уехал, потому что всегда мечтал повторить поступок Пушкина – никогда не покидать пределов Российской империи. Если бы отец остался на родине, то, я уверен, его разочарование было бы еще более страшным. Ведь как только в России скинули идол Карла Маркса, на его место сразу поставили идол «золотого тельца», а это еще более пошло, гнусно, обидно и безысходно. Что говорить о светском обществе, когда и в церковной среде царит настроение типа: «И спастись, и на мерседесе покататься». Христианство должно быть образом жизни, а не обязанностью, не наскучившей работой и уж, тем более, не средством обогащения…