Дракула - Матей Казаку

В 11-м эпизоде Дракула, испытав посла Матиаша Корвина, получил такой ответ:

Отметим также, что в русском произведении румынский князь себя называет государем, что по-русски обозначает «царь, не находившийся ни у кого в подчинении». Что касается реальной ситуации, то Влад Пронзитель, плательщик дани туркам и вассал венгерского короля, очень тщательно выбирал термины, которые использовал в переписке с королём Ладисласом Постумом и позже с Матиашем Корвином: «наш господин милостивейший» (dominus noster graciosissimus) или «наш милостивый господин» (domine noster graciose). Кроме того, Влад и другие румынские князья никогда не носили титула, соответствующего русскому «государь», но лишь «воевода» и «господарь» (господин), перевод с латинского «dominus» (господин, на румынском domn). Отметим, что валашские князья иногда употребляли титул «самодержавный господин» (domn singar stapanitor), что является переводом с греческого autokrator. Единственным исключением в XV веке был собственно Влад Пронзитель, который никогда не называл себя автократом.

Другой эпизод Курицына рассказывает о приговоре на сожжение лжецов и калек. Немецкие рассказы имеют достаточно простые выводы, а русский содержит оправдание Дракулы, которое стоит того, чтобы его воспроизвести.

В этом оправдании убийства бедных мы видим попытку князя интерпретировать Евангелие лучше, чем понимала его Церковь. Вместо того чтобы подать милостыню, князь убивает презренных, стараясь скорее отправить их к лучшей жизни. На самом же деле здесь идёт речь о мнении самого Курицына, который, таким образом, отвергал мысль, что богатые могли проще получить прощение.

Это стремление к абсолютной монархии, соревнующейся с церковью, очень ярко показано в шестом эпизоде русского рассказа о двух католических монахах, просящих милостыню. Дракула приглашает их к себе, показывает пронзённых им людей и спрашивает, хорошо ли он сделал. В немецком варианте памфлета (изданного в Нюрнберге в 1488 году) ответ монахов был более морализаторским. Первый ответил: «О вас говорят только хорошее, говорят, что вы добропорядочно верующий, говорят, а я повторяю». А второй подумал, что всё равно умрёт, поэтому решил сказать правду: «Вы самый страшный тиран, и я не видел никого, кто хорошо говорил бы, и вы это прекрасно знаете». Дракула оценил честность второго монаха, а лицемерного казнил.

Русский рассказ немного адаптирован Курицыным под политические реалии. Ответ первого монаха показывает реакцию церкви:

Напротив же, ответ второго соответствует доктрине абсолютной монархии.

Таким образом, уважение и награда от князя достались монаху, который сказал, что право господина выше права церкви и христианской морали, согласно словам святого Петра:

Первому монаху Дракула задаёт такой вопрос в духе Макиавелли:

Немного меняя смысл эпизода, который присутствовал в немецких рассказах, Фёдор Курицын, на наш взгляд, пытался напомнить религиозные основы абсолютизма, высказать своё мнение по поводу возможности участия церкви в делах государства. Очевидно, он не был против, если речь шла о людях, привыкших судить о действиях суверена через призму общественного блага, которое и выражает царь. Эту точку зрения примет Иван Грозный в письмах князю Андрею Курбскому в 1565 году. Очевидно, что послание Курицына, переданное в «Сказании о воеводе Дракуле», нашло отражение и в эпоху Ивана Грозного (1530–1584) — царь-автократ в полном смысле этого слова, основатель Российской империи (провозглашённый таковым Сталиным), а другими воспринимаемый как тиран, ещё более кровавый, чем Дракула. Царь, безусловно, читал рассказы о Дракуле, а несколько эпизодов были воплощены в жизнь: смотр солдат в 1572 году после битвы, чтобы узнать были ли у них ранения в спину — доказательства их трусости в битве (эпизод 2); наказание турецких послов, у которых оставался на голове тюрбан (эпизод 1); сжигание бедняков в Александровой слободе во время голода 1575 года (эпизод 5).

Но не будем чрезмерно увлекаться, как Дональд В. Тредгольд, увидевший в русском рассказе Курицына попытку «построить новую идеологию автократии», мы лучше обратим внимание на другое произведение — трактат псевдо-Аристотеля, Secretum Secretorum (Tajnaja tajnuch), переведённый с иврита на русский язык Курицыным и его помощниками. Доказано, что переводчик, бывший царским секретарём, сильно обогатил русскую версию, добавив новые части, которые характеризуют отношение князя к своим подданным и знати, к послам и т. д.

Одна из фундаментальных целей Secretum Secretorum, как и «Сказания о воеводе Дракуле», в том, чтобы рассмотреть искусство правления во взаимодействии с влиянием церкви и религиозного порядка. Управлять — это светская наука (или искусство), так что царь, по задумке наших авторов, может обойтись без конкуренции с церковью, призвав к власти людей преданных ему и опытных. Это абсолютно новый подход в русской литературе Средних веков, и автор его, без сомнения, Фёдор Курицын.

Если до этого момента мы отмечали в России XVI века в целом одобрительное отношение к идеям, содержавшимся в рассказе о Дракуле, то произведение, которое выступает резко против них, мы пропустить не можем. Речь идёт о «Просветителе» Иосифа Волоцкого, в седьмой главе, немногим раньше 1504 года, было написано о плохом царе:

Мы можем лишь удивляться очевидному сходству этого произведения с русским рассказом о Дракуле, название которого предполагает игру слов «дьявол» и «мучитель», напоминая рассказ о двух монахах (отрывок 6). Владу Пронзителю приписываются также и другие недостатки «плохого», как и на страницах русского рассказа. Иосиф очень двусмысленно пересказывал истории о Дракуле: с одной стороны, он великий суверен, который подчиняет себе знать, защищает страну от турок, изгоняет католических монахов, наказывает дерзких послов и т. д. С другой — описывается его жестокость, крещение в католицизм во время заключения, презрение его к священнослужителям, вмешивавшимся в дела государства. Именно здесь Иосиф вспоминает цитату из послания Святого Петра о царе, слуге Господнем: грешный, безбожник и кощунствующий правитель больше не служит Господу, но становится слугой дьявола. Тема эта встречается в византийской литературе со времён Юстиниана I. Приговор был однозначным: без контроля церкви царь опускался до тирании, погрязал в безбожии и кощунствах — смертных грехах для христианина.