Приключения английского языка - Мелвин Брэгг

История американского Запада в середине XIX века развивалась стремительными темпами. Каждое десятилетие происходили не столько изменения, сколько преобразования. Очередной вихрь деятельности закрутился с появлением железной дороги, открывшей новые возможности, и развитием связанной с ней промышленности, подарившей Западу его наиболее характерный лексический слой.

У Джозефа Маккоя родилась грандиозная идея: он задумал перегонять скот к железной дороге, часто на расстояние сотен миль, откуда его перевозили на Восток, на рынки больших городов. До этого скот забивали только для местного использования. Маккой разбогател – настолько, что многочисленные подражатели пытались выдавать себя за него, а у самого Маккоя появилась привычка представляться незнакомцам не иначе как «настоящий Маккой».

И вот мы приближаемся к ковбоям. Если можно одним-единственным словом выразить типичный идеал американского мужчины (и в последующие годы мужчин во многих других странах), если есть в языке слово, которое повлияло на поведение и манеры американского мужчины и которое переняли президенты, которое беспомощно проскользнуло между правдой и вымыслом и способно вызывать в воображении образ человека мужественного, выносливого, полного решимости, неподкупного, порядочного, уважающего женщин, соблюдающего законы, но при необходимости всегда готового действовать по своим понятиям, то это слово – ковбой. Оно происходит из английского языка XVIII века и в то время означало неграмотного парнишку, присматривавшего за несколькими смирными животными. В Америке же оно стало и остается многогранным, знаковым, исполненным героизма словом, которым страна с гордостью определяет себя.

Ковбои у мексиканской границы годами подхватывали испанские слова. Они привели эти слова с собой на Север и слили прямо в углублявшийся резервуар своего языка. Из испанского пришли такие слова, как ранчо, мустанг, а также кожаные или меховые гамаши (chaps), сомбреро и пончо, которые носили ковбои. Они пользовались подпругами (cinch) для седел, арканом (lariat) и лассо (lasso). Они выкрикивали испанское Vamoose! и Pronto! (Давайте! Живо!) и больше всего боялись stampede (давка, паническое бегство табуна). Появлялись и испано-американские гибриды вроде plumb loco (совсем с ума сошел). Из испанского в язык попали вигиланты (линчеватели, члены «комитета бдительности»), родео и фиеста.

Не остались в стороне и сами американские ковбои: благодаря этим неутомимым наездникам язык пополнился такими словами и выражениями, как cow-poke (ковбой), cowhand (скотник, пастух), cow-puncher (гуртовщик, погонщик), wrangler (работник ранчо), range-rider (наездник), bronco-buster (объезжающий полудиких и диких лошадей), hot under the collar (бешеный) и bite the dust (быть поверженным в прах). Rustler было американским словом от подражательного глагола rustle (шуршать; действовать быстро, красть): ковбои приспособили его для обозначения угонщика скота. Сэмюэл Маверик был знаменит тем, что отказался клеймить скот, утверждая, что это жестоко (его критики полагали, что причина в том, что так он мог присваивать себе весь неклейменый скот). Его наследием стало слово maverick (бродяга, неклейменый теленок, диссидент).

Затем ковбои взялись за индустрию развлечений и распространили по ошарашенному миру свои словечки, образ жизни, историю и причуды. Началось все в цирковой палатке, а задумано и осуществлено настоящим ковбоем по имени Уильям Ф. Коуди, ставшим знаменитым Баффало Биллом.

Шоу Баффало Билла «Дикий Запад» имело ошеломительный успех по всей Америке и в Европе на протяжении 30 лет. В рамках шоу инсценировали театральные сражения с настоящими индейцами, нападавшими на почтовую карету задолго до того, как индейское сопротивление было окончательно подавлено. Индейцы и Баффало Билл на белом коне гоняли по арене живых бизонов в дни, когда бизонов почти полностью перебили, а индейцев согнали в резервации. Этот абсурд, тем не менее, оставался хитом сезона. Представление в Лондоне посетила сама королева Виктория, первая из британских монархов во всеуслышание признавшая Америку после Революции. Кульминацией представления служила имитация разгрома индейцами отряда генерала Кастера при Литтл-Бигхорн.

Вскоре появились ковбои поющие, метко стреляющие, бросающие лассо и джигитующие. К этой золотой жиле устремились все: художники, писатели, газетные обозреватели, а с появлением кино ковбои заскакали по кинопленке, далеко продвинувшись вглубь XX века, в умы и сердца миллионов детей, как и я, верхом на воображаемых конях, несущихся во весь опор после просмотра этих фильмов по нашим улицам, палящих из воображаемых пистолетов по воображаемым индейцам, стараясь выглядеть и звучать точь-в-точь, как бравые киношные ковбои, а взрослые выговаривали им за американский акцент и за то, что иногда о Диком Западе они знали больше, чем о собственной стране, охваченные незамысловатым эпосом американских прерий.

Это было замечательно. Это была мечта – и наша, и их, – говорившая с нами на нашем языке… Или это уже был их язык? И не было проблем, которые порядочный человек, вооруженный истиной и кольтом 45-го калибра, не был бы способен разрешить.

Но вернемся к Миссисипи, где родилось еще одно выражение: sold down the river – продан на Юг, вниз по реке. Так поступали с непокорными рабами на плантациях: продавали их другим рабовладельцам дальше по реке, где условия существования были гораздо хуже. Свой язык был и у рабов.

Представьте себе язык, живущий своей жизнью, исследующий новые территории, преодолевающий препятствия, несущий потери и лишаемый свободы; представьте, что язык запускается в мир, а потом живет своей жизнью, подобно воде, что начинается с родника, бежит ручейком, затем разливается рекой – подобно воде английский язык устремился в бескрайний океан. К этому этапу своей жизни, к середине XVIII века, он уже проделал путь от мелкого диалекта, отколовшегося от группы, принадлежавшей одной из ветвей индоевропейской семьи, до языка Шекспира и Библии короля Якова и пересек океан в устах и умах ревностных и целеустремленных мужчин и женщин, чтобы укорениться в новом мире. Но, пожалуй, среди всех его побед и дипломатических компромиссов мало что так отчетливо демонстрирует его возможности, как опыт взаимодействия с африканскими языками в эпоху работорговли.

Поразительно, как этот язык объединил и впитал не одну дюжину африканских языков, причем за столь короткое время, и с какой гибкостью и уступчивостью воспринял множество слов, выражений и идей столь далеких от него культур. Ведь ему удалось осуществить симбиоз с племенными языками неродственной языковой группы и даже пережить оккупацию со стороны чуждой грамматической системы. Процесс этот набирал силу на протяжении XVIII века и вылился в создание нового варианта английского языка – негритянского диалекта, который стал подпитывать своими источниками основной поток, американский английский, особенно в XX веке.

О страшной судьбе, постигшей африканских рабов, говорилось не раз, и последующие поколения будут рассказывать о них своим потомкам. Их гнали через Африку местные рабовладельцы, а западноевропейские морские державы отправляли их на кораблях по Среднему пути вдоль экватора в Новый Свет. Везли их в нечеловеческих условиях – чтобы как можно больше сэкономить на перевозке; это история невольничьих рынков, смертей, несправедливости, клеймения, эксплуатации, телесных наказаний и обесчеловечивания. Торговля была остановлена Англией – страной, вошедшей в этот бизнес в последнюю очередь и, пожалуй, более всех преуспевшей в нем, но все же вышедшей из него первой – после 1807 года, когда парламент Великобритании принял акт о запрете работорговли, а британский флот десятилетиями следил за его соблюдением.