Пуговицы - Ирэн Роздобудько

Есть в этом что-то невероятно щемящее, забытое и старомодное.

Что- то от фильмов Феллини и ее детства.

Кому сейчас нужно шапито с замученным животными и жилистыми акробатами бальзаковского возраста, если неподалеку кинотеатр, где показывают ленты в формате 3-D?!

Там — Шрек с Гарри Поттером, здесь — ностальгическая грусть музыки парада-алле и холодно, холодно…

Ведь брезентовое помещение плохо отапливается. И потому клоун с рыжим париком на голове время от времени за кулисами прикладывается к «чекушке» и дышит на немногочисленную публику перегаром. И никогда не попадает мячиком в сачок, который дает держать самому маленькому зрителю.

Кто удивится устаревшим шуткам хромого шпрехшталмейстера, который выполняет здесь функцию смотрителя за таким же потрепанным временем львом?

Кого удивит игрушечная карусель, которую крутят болонки в разноцветных марлевых юбочках? И лилипутка — дрессировщица голубей, и жонглер, у которого булавы падают больше, чем летают, и пожилой велоэквилибрист со вздутыми сосудами на посиневших икрах, и девочка на шаре, перебирающая ножками под стоматологическое нытье губной гармошки своего отца — силового жонглера?…

На девочке голубое трико, которое делает ее и без того плоскую фигурку совсем бесплотной.

У девочки длинные, серебристого цвета волосы, большие серые глаза и ярко нарисованный красной помадой рот.

Все дают ей тринадцать, хотя эта цифра давно уже ею перейдена. Но «тринадцать» — привлекает потенциальных меценатов. Они вьются вокруг нее и прилипают взглядами к ее гибкому телу. Они дают деньги на костюмы и устраивают ужины после спектакля.

Болонки крутятся у их ног и забавно танцуют на задних лапках под полонез Огинского. Со стола перепадает и болонкам…

А потом, несмотря на бурные возражения шпрехшталмейстера, гости идут дразнить льва. Это не совсем пустое развлечение после нескольких бутылок шампанского!

И шоу продолжается…

А утром по опустевшей площадке носятся сдутые воздушные шарики, бумажные флажки, обертки и окурки, лежит чей-то тапок и все присыпано опилками.

Мол, нас здесь больше нет. Кто не успел — тот опоздал.

Кто не опоздал — тот давно уже трясется в нашей коляске, пригретый со всех сторон теплым гнездом старых болонок…

Надо бы повести Даниила на спектакль, думает Марина, попивая кофе и слушая веселый голос из громкоговорителя. Почерпнуть оттуда других эмоций, замешанных на вневременье, посочувствовать болонке и карликам, позавидовать кочевой жизни в тесном братстве.

Но ее ничто не связывает с цирком.

Почему же тогда, попивая утренний кофе, пока сын не проснулся, она смотрит в сторону круглой палатки?

Может быть, именно ее жизнь — сплошная цирковая программа без остановки.

Кто может знать, что за нынешней маской успешного специалиста до сих пор кроется испуганная девочка из «резинового» провинциального городка?

…Собственно, из городка, где она родилась, было два выхода: резиновый завод, на котором оставили свои буйные головы девяносто процентов жителей, и междугородная трасса, на которой обслуживали дальнобойщиков остальные десять процентов населения. Женщины торговали собой, мужчины — шинами и другими изделиями все того же резинового завода.

С какого- то неизвестного природе дива после школы Марина выбрала третий путь, который никому не приходил в голову, — уехать.

И не куда-нибудь, а в столицу.

И не быть горничной у новоиспеченных богачей, а поступить в… театральный институт.

Театра в городе не было.

Был старый клуб «Эра», в котором, сколько она себя помнила, крутили только индийские фильмы. По городу бегали дети и подростки с именами Аджай, Зита, Гита, Саиф, Пунам, Вахида. Был даже один Чакраборти и парочка пожилых Раджкапуров.

Лишь однажды случилось чудо: в кинотеатр на встречу с жителями провинции в рамках мероприятия, заявленного как «встреча творческой молодежи с передовиками резинового производства», приехала группа студентов из столичного театрального института.

Это произошло, когда клубом руководил некий «залетный» выпускник института культуры. Надолго он не задержался, но эту встречу организовал.

Набрав, как положено, полные карманы семечек, Марина отправилась туда со старшими подругами, которых больше интересовала не встреча, а представители «творческой молодежи» мужского пола.

Они уселись в последнем ряду и на всю катушку заработали челюстями, хихикая и обсуждая последние новости.

Затем на поцарапанную сцену, скрипевшую, как диван у дяди Пети с первого этажа ее двухэтажки, вышли пятеро студентов — две девушки и трое парней.

Обсудили прикиды девушек. Все юные модницы в городе ходили в лосинах с люрексом и длинных футболках или коротких джинсовых, вываренных в отбеливателе юбках, выкроенных из старых джинсов, на головах — высокие «начесы», на лице — черные жирные «стрелы» и синие тени до бровей.

Эти же «творческие» были бледными как моль, с затянутым в «конские хвосты» волосами, без косметики. Одна — в потертых джинсах, вторая в длинном бесформенном сарафане-хаки, в сандалиях на босу ногу. Обе — с обильным бисерным плетением на запястьях. Как сказала одна из подруг — «барбацуцы».

Ребята были интересные. Был среди них кудрявый толстяк (в зале сразу поднялся хохот), очкарик — хорошенький, но в очках и тот, кому досталось все внимание, ведь он был немного похож на Ромеро Санчеса из мексиканского сериала, который тогда шел по телевизору.

Девушки громко перешептывались, толкались с ребятами, ожидая «кино». Кино никому не понравилось, ведь показали какие-то короткие ленты, в которых не было ни поцелуев, ни песен, ни красивых пейзажей.

Приезжие по очереди выступали, с пафосом и упоением называли неизвестные имена, читали отрывки непонятных текстов и даже стихи. После этого объявили «время вопросов».

Вопросы зазвучали под смех и свист, ведь касались сегодняшней дискотеки, на которую приглашали «Ромеро Санчеса» и очкарика, пренебрегая кудрявым.

О ценах в столице.

О семейном положении мексиканских актеров…

Татьяна, одна из самых бойких, воскликнула:

— А меня сможете снять в кино?

Зал ответил диким хохотом и репликами: «Мало тебя, шлюху, снимали?!»

Марине было немного неловко смотреть на все это.

Не то чтобы она не уважала своих, но было в реакции зала что-то стыдное.

Она изо всех сил напрягалась, чтобы задать хотя бы один разумный вопрос «столичным штучкам», чтобы они не подумали, что здесь сидят одни невежды. Но к своему удивлению и даже ужасу, поняла, что ее словарный запас, знания и — более того! — вся ее пятнадцатилетняя жизнь уже… вычерпана, как бочка. А на дне болтаются лишь отрывочные куски знаний, полученных в школе.