Танец убийц - Мария Фагиаш

— Вы позволите мне сейчас уйти, мадам? — услышала она Завкин просящий голос. — Я хочу домой. К моему отцу.

— Почему? Ты боишься здесь остаться?

— Да, мадам.

— Что должно произойти сегодня ночью? Что точно сказал капитан Гагович?

— Что может дойти до схватки между дворцовой охраной и заговорщиками.

— И он полагал, дома ты была бы в безопасности?

— Да, мадам.

— Ну, хорошо. Можешь идти.

Никто не пошевелился. Девушка, которой показалось, что она ослышалась, стояла как вкопанная.

— Убирайся! Исчезни, пока я не передумала!

Завка бросилась вон, как будто комната была объята пламенем.

— Вы позволите и мне также удалиться? — спокойно спросила Милица, как будто разыгравшаяся сцена не имела к ней никакого отношения.

— Милицу посадить под домашний арест, — сказала Драга генералу. — Во всяком случае, до некоторого времени. А там посмотрим.

Милица поджала губы так, что ее рот стал выглядеть как плохо залеченная рана, и взглянула на королеву с неприкрытым презрением. За одно мгновение золото ее трехлетней дружбы превратилось в фальшивую монету.

Не в первый раз в своей жизни почувствовала Драга презрение подданных, что для нее было самым тяжелым оскорблением. Она читала это презрение на лицах писарей ее вечно пьяного отца, на лицах кельнеров и горничных в отелях, где она принимала своих клиентов, на физиономии высокомерного мажордома виллы Сашино, в чертах лиц епископов во время ее венчания и даже в лицах министров, благодаривших ее за назначение на высокие посты. Она надеялась, что корона, которую Саша надел на нее своей нежной рукой, обладает силой, способной превратить это презрение в уважение. Три долгих года Драга была для Милицы подругой и покровительницей, превратила ее из скромной учительницы в гофдаму, осыпала подарками и наделяла привилегиями — и всё лишь для того, чтобы та с готовностью встала на сторону убийц короля. И Милица была не первым разочарованием. Если посмотреть внимательно, ни один из ее любимцев не был ей по-настоящему благодарен. Поднимаясь по карьерной лестнице и занимая посты, для которых не годились, они презирали свою благодетельницу даже за то, что она их продвигала.

Лаза увел Милицу, чтобы поместить под арест. Когда он вернулся, то уже не выглядел таким удрученным, как прежде. Арестовать подозреваемого и упрятать его за решетку действовало на Лазу всегда вдохновляюще, он чувствовал удовлетворение, как та домохозяйка, которая привела наконец в порядок давно заброшенный шкаф. Он сделал шаг в правильном направлении, что позволит и дальше бесперебойно функционировать подведомственному ему домашнему хозяйству.

— Наша славная добрая Милица, — сказал он, огорченно улыбаясь, — всегда открытая, всегда преданная, — и такая тварь.

— Вы допросили ее?

— Немного. Конечно, она продолжает свою сказку, что капитан Гагович просил только аудиенции у Вас и она пообещала ему устроить ее завтра. Я заставлю ее рассказать все. Но не будем забегать вперед.

— Вы верите в самоубийство капитана?

— Нет, конечно нет. Полковник Мишич, правда, твердо убежден в этом. По его словам, капитан оставил прощальное письмо своим родителям. Шеф полиции Маршитьянин, которого я послал в крепость, чтобы он там все как следует осмотрел, не во всем согласен с Мишичем. Кое-что ему показалось там подозрительным. Так, например, дверь в кабинет, где нашли капитана, была заперта снаружи, а ключ найти не смогли. Полковой писарь, о чьей комнате идет речь, вернулся совершенно случайно, хотя сегодня из-за праздника у него был свободный день. Он забыл свой бумажник в письменном столе и вызвал слесаря, чтобы открыть дверь. Труп был еще теплым. Повсюду стояли стаканы с вином и тарелки с остатками еды, из чего он заключил, что, перед тем как капитан покончил с собой, или даже в момент самоубийства, в комнате должны были находиться люди. Скорее всего, именно те, которые закрыли дверь.

— Видел ли Маршитьянин прощальное письмо?

Лаза пожал плечами.

— По его мнению, письмо подлинное. Но всегда есть пути и средства заставить человека, у которого нет выхода, написать такое письмо. — По его тону можно было догадаться, что Лаза знаком с такими методами.

— Что за человек был этот капитан?

— Холостяк. Товарищи любили его. Блестящие характеристики. Принадлежал к кругу Драгутина Димитриевича, которого за большой рост и крепкое сложение прозвали Апис. В последнее время, правда, вместе их не видели.

— У Вас есть причины для беспокойства?

— Откровенно говоря, да. Я, кстати, узнал, что Гагович пытался связаться со мной, но я как раз был у Саши. Зачем он вообще пошел на этот праздник? И почему никто не доложил о самоубийстве, хотя очевидно, что там были свидетели? Они же понимали, что писари найдут его утром, придя на службу.

— Возможно, они считали, что утром будет не до этого.

— Н-да, возможно.

— Итак, Завка права. Сегодня ночью должен состояться штурм Бастилии. И что меня во всем этом особенно злит — я обо всем узнаю не от Маршитьянина, а от Завки.

— Маршитьянин хороший префект полиции.

— Но недостаточно хороший. Нас предупреждали не появляться в соборе, не ездить в цитадель, не посещать цирк и не ездить в открытой машине мимо министерства иностранных дел, потому что маленькие балконы являются превосходным укрытием для снайперов. Ничего другого Маршитьянин нам не сообщал. Кто, в конце концов, эти люди, от которых мы должны прятаться? У них что, нет ни лиц, ни имен? Мы должны здесь сидеть и ждать, пока нас подстрелят? Нет, Лаза, так не пойдет. Я этим сыта по горло. — Она положила обе руки на его плечи. — А теперь послушайте меня. Отправляйтесь в русское посольство и скажите Чарикову, что я лично нанесу ему визит ровно в шесть. Он должен быть дома и принять меня, иначе я снесу его посольство из пушек, сровняю с землей.

— Зачем Вам нужно идти к Чарикову, Драга? Какое отношение он имеет к смерти капитана Гаговича?

— Прямое. За всем этим кошмаром стоят русские, и в первую очередь Чариков.

— Вы не можете просто так пройти в посольство и возложить на него ответственность. Кроме того, Вам не следует покидать Конак. Здесь Вы в безопасности. Не стоит испытывать судьбу.

— Поймите же, я не могу больше выносить эту чудовищную неопределенность. Или меня настигнут их пули, или я окажусь в сумасшедшем доме, одно из двух.

— Нужно набраться терпения, Драга, всего пару дней, до открытия скупщины. Как только получим чрезвычайные полномочия, мы их накроем. Мы догадываемся, кто стоит у руля, я мог бы уже сегодня кое-кого арестовать, но не хочу иметь дела только с соучастниками — я найду тех, кто стоит на верхушке заговора. Нам нужны доказательства, которые мы могли бы предоставить миру. Бог свидетель, это же не впервые, Драга. Терпение и еще раз терпение, неужели я должен постоянно Вам это повторять?