Мертвые воспоминания - Ирина Родионова

в дверь, но за глазком не было ничего, кроме мрачного и пустого подъезда, а поэтому Галка не стала открывать.

Заинтригованная едва ли не впервые после маминой смерти, Галка сбегала до мусорных баков (запах гнилья из запертой кухни дошел до спальни, пропитал обои и подушки, и Галке начало казаться, что она разлагается сама), быстро вернулась домой. Поднимаясь по ступенькам, резко ощутила старое — так боялось и подрагивало внутри перед тем, как увидеть маму после долгого перерыва. Мысль о том, что бояться больше нечего и самое страшное Галка, наверное, уже перенесла, пришла насмешкой — Галка все рассчитывала на облегчение, но оно задерживалось по дороге.

Любопытство тоже ушло, хмурая Галка схватила сверток, пожелав ему все же оказаться взрывчаткой, и грохнула дверью за собой, заперлась на все замки. С трудом нашла в квартире ножницы — в последний раз мама не вернула их на прежнее место, и теперь они валялись на пустом подоконнике. Прорвала упаковку и села на пол, сжимая в руках портрет.

Кристина, конечно, художницей была так себе — а может, она специально пририсовала Галке нос картошкой, а маму изобразила совсем не похожей на себя. Галка мгновенно поняла, с какой фотографии и с какой странички она это срисовывала — у мамы там был усталый вид, она работала в три ночные смены подряд, чтобы на день рождения дочери уехать за несколько сотен километров и взять круиз на настоящем теплоходе. Была вспенившаяся от дождя река, маленькое купе на четыре койки, шоколадный торт со свечками — мама зевала, щурилась, а Галка нашла кого-то из матросов и попросила сфотографировать их на память. После этого снимка мама сразу уснула, а Галка съела весь торт и потом всю ночь мучилась рвотой.

Спустя несколько лет мелькнула новость о том, что старый теплоход едва не перевернулся и кто-то при этом едва не утонул, а потом ржавую посудину продали и распилили на металл. Умерла и мама, а снимок остался. И тошнота, которая накатывала то ли от болезни, то ли воспоминаний о жирных шоколадных сливках.

Портрет был большим и ярким, от него рябило в глазах, и Галка зажмурилась. Под рамой она нашла пакетик с дорогущими конфетами, мужское счастье, раскрошенный фонарик физалиса из квартиры Анны Ильиничны, пучок перевязанных ленточкой усов — Маша вообще не умела в подарки, и Галка не удивилась бы, узнав, что Маша в рамках войны с Сахарком эти усы не просто собирала, а выдергивала пинцетом (хотя кого она обманывает, Маша на такое была неспособна), но на глазах все равно выступили слезы.

Галка списала свою плаксивость на болезнь и даже Михаила Федоровича — никогда она столько не рыдала, не скрючивалась над картиной и не гладила непохожее мамино лицо пальцами, это вообще не Галкины черты, это что-то чужое. Даже тут она не хотела позволять себе побыть слабой.

Кристина нацарапала еще и записку: «Дане скажи спасибо, она достала уже выпрашивать. Лечись там».

И все.

Четыре тонких, девичьих силуэта — все четверо смотрели прямо и спокойно, таких лиц ни у кого из них, волонтеров, Галка даже не помнила. Словно сестры, одинаковые и пресные, картонные, но легко угадывающиеся — лучше всех, конечно, была прорисована сама Кристина, а вот мамин образ был чуть мутноватый, будто призрачный. Мама стояла за Галкой, положив руку ей на плечо. Дана, как веером, обмахивалась пестрыми открытками, на руках у Маши недобро щурился лысый Сахарок — даже расцарапанные предплечья Кристина изобразила с особой тщательностью. Сама она стояла, безвольно свесив руки вниз.

Галка дотянулась до телефона и написала, что Кристине надо бы нарисовать точно такую же картину (только без мам и котов), а потом торжественно вручить ее Палычу на день рождения, он наверняка взорвется от бешенства. Кристина прислала улыбающийся смайлик, и на этом их общение закончилось.

Галка чувствовала себя так, будто ей под ребра втолкнули грелку с горячей водой — только жар этот не был от болезни и беспомощности, это было растекающееся мягкое тепло, от которого наконец-то захотелось улыбаться.

Михаил Федорович тем вечером так и не появился.

А вот следующий день напрочь пропал из Галкиной памяти, и она поняла, что война не окончена. Стыдно было за ту ночь с Даной — лучше бы они подрались или поцеловались, ей-богу, Галка с трудом продралась бы через кризис идентичности и другие психологические страдания, зато чуть выбралась бы из этой ямы с тоскливыми мыслями, которые приходилось рассортировывать в голове. Заболела Дана, и чувство вины на несколько дней стало главным среди всех ее чувств — Галка булькала воздухом вперемешку с зеленой ряской и лягушачьей икрой, но никак не могла задохнуться. Подруга писала и звонила, Галка отшучивалась, старалась быстрее закончить разговор. Дана пару раз даже прислала доставку продуктов, овощи и фрукты, но Галка из вредности перевела ей деньги на карточку, Дана вернула, но в конце концов Галка все же победила.

Уверяла себя, что она сильная и стойкая, пережила и материнский рак, и ее гибель, умудрилась до сих пор не вылететь из колледжа и работала по ночам, волонтерила и пыталась оставаться хорошим человеком. Разве есть шансы, что она не справится?

Стены в вытертых, выцветших обоях надоели ей до чертиков, и Галка, чуть сбив температуру и привыкнув смотреть на солнечный свет, разбитый кружевной занавеской, решилась выйти на прогулку. Замоталась в шарф, как в кокон, прихватила несколько масок и нацепила мамин пуховик — он уже не пах ни ее духами, ни долгой болезнью. Столкнулась в подъезде с Лилией Адамовной — подумывала в прошлые дни купить вафельный торт и завалиться к ним с Иваном Петровичем на чай, отблагодарить, но заметила вытянувшееся белое лицо и поняла, что не выйдет. Соседка шарахнулась в угол, как от смерти, заслонилась красно-белым пакетом, а потом вдруг рассмеялась с облегчением:

— Я уж думала, все, мама твоя за мной пришла…

— Ей некогда, она барашков стрижет на облаках и посевы из тучек поливает, — сморщилась Галка в маску. — И вам здравствуйте.

Соседка прищурилась:

— Ты же больная, у тебя этот… вирус.

— А разве есть среди нас здоровые? — спросила Галка и, все же решив не рисковать здоровьем Лилии Адамовны, быстро сбежала по ступенькам. Вслед ей ударило дребезжанием:

— Я на тебя в минздрав нажалуюсь, шмыгает! Лечиться надо, Галочка.

Улица стояла переполненной зимой: буксовали в глубоких колеях шипованные колеса, сыпался колючим серебром снег с голых тонких веток. Галка, задохнувшись, присела на заборчик палисадника и подышала обнаженным от маски