Рысюхин, давайте – за жизнь! - Котус

class="p1">— Здрасьте! Только разобрались, казалось, как новые слова вылезают!

— Бонд — это карл, который владеет или управляет фермой, или каким-то делом. Если владеет своим — то получается вольный бонд и, если будет одарённым, то даже без перстня может стать тэном по пожалованию.

Потом ещё добрых полчаса Клим рассказывал, как опознать по внешним признакам, помимо дворянского перстня, разные классы скандинавского общества, правила обращения к ниже- и вышестоящим (при том, что для ярла вторых было очень немного), и какие опознавательные знаки придётся носить каждому из нас, если занесёт в Норвегию.

— Так, это будет полезно, если будем в Норвегии, чтобы никого, включая себя, не обидеть по незнанию. Главное — пишем на этикетке «ярл» смело и уверенно. Теперь по ценам. Клим, сколько стоит у вас акавита, в среднем?

— Понятия не имею!

— То есть⁈ Ты что, не пил никогда⁈

— Почему? Пил! Когда хороший урожай картошек был, в удачный год могли себе позволить часть потратить на водку. Потом у травницы, у старой Хедвиг, покупали травы и на них настаивали. А покупная — она не для таких, как я был простых карлов. За ней в город ехать надо, да и дорогая, говорят, очень! Даже такая как мы с батей делали, домашняя — и то больше ста крон точно стоила!

— Так, одна норвежская крона стоит… Ага, в газете наоборот указано — один рубль стоит три кроны и восемнадцать… Клим, как в Норвегии копейки называют?

— Эре. Сто эре в кроне, как ещё Улоф Первый Буревестник определил. Был ещё спесидалер, монета такая, но давно уже не чеканят, хоть в разговоре иногда так называют полкроны.

— Граф Кайрин говорил, что нашу акавиту, с королевской-то медалью, даже оптом меньше, чем по пятьдесят рублей отдавать нельзя. Это выходит… Сто шестьдесят крон выходит. Как думаешь, купят?

— Купят. А попробуют — и ещё попросят. Но везти надо в столицу, или по крупным городам, где есть богатые люди.

— А вот ещё вопрос — правда, что у вас там с хлебом и с зерном вообще сложно?

— Да нет, что там сложного? Всё очень просто: есть деньги — есть хлеб, мало денег — не есть хлеб. Сестра, вон, три года последних его себе не могла позволить. Селёдка — главная еда там, если чуть получше дела идут — треска.

— А селёдка и треска с чем?

— С солью, с водой ещё можно. С картошкой если — замечательно, но не всегда получается. В сезон — с зеленью. А с хлебом — с хлебом это барство, я здесь к такому долго привыкал.

— А с изнанки зерно?

— Хорошее зерно, да. Раза в три, а то и в пять дороже обычного, правда.

Пока Клим говорил, я и сам понял, что глупость сказал. В Норвегии два с половиной миллиона человек, даже больше, но сейчас это не принципиально. Для их прокорма, из расчёта по два гектара на человека… Да даже если только на хлеб зерно выращивать, без фуражного зерна, овощей и прочего, всё равно, если я правильно запомнил из курса экономики, не меньше двух миллионов гектаров нужно, без учёта севооборота. Посчитать, сколько куполов надо поставить, чтоб такую площадь накрыть и их стоимость — это жуть жуткая получится. Ставить опорные форты с малыми куполами и выпускать оттуда крестьян с амулетами — тоже ерунда, дорогая и опасная, про то, чтобы найти для выращивания зерна тысяч двести одарённых — даже думать смешно, не говоря о том, что им тоже убежища нужны, и желательно — с куполами. Или удваиваем количество работников, чтобы могли посменно восстанавливаться на лице.

Утром пошли вымерять кузов пикапа на вместимость акавиты. Бутылки были относительно короткими и толстыми, изображая из себя бочонки. Ящик с фанерными перегородками на дюжину бутылок, да с местом под стружку в каждом гнезде, имел размеры пятьдесят на шестьдесят пять сантиметров при высоте двадцать пять. Если ставить короткой стороной к переднему борту, в ряду помещалось четыре ящика, пять рядов по длине кузова и шесть ярусов в высоту. Итого — сто двадцать ящиков по двенадцать бутылок, тысяча четыреста сорок штук. Умножил на пятьдесят рублей — чуть плохо не стало от стоимости груза. Благо, что хоть немного закалён был суммами контрактов за пластинки, Юра Рысюхин двухлетней давности и сомлеть мог от избытка чувств. Ну, цена — это не прибыль, вычесть себестоимость, да перевозку, да налоги — кстати, их же ещё и в Норвегии возьмут, надо этот момент уточнить отдельно. Однако в любом случае, разница между тремя рублями с хвостиком себестоимости и полусотней продажной цены — она бодрила и подбивала на авантюры. Причём три рубля получилось из-за того, что отнесли в себестоимость расходы на эксперименты, включая неудачные, изготовление оснастки для производства особых бутылок и заказ уже третьего варианта этикеток. Продажную цену определяли долго и сложно: с одной стороны — экзотика, как и по же виски, с другой — экзотика малоизвестная, да и вообще продукт новый. Но с королевским одобрением в виде медали должны раскупать, однако идею повысить отпускную цену с оговорённых ранее четырёх с полтиной до пяти отмели: как-никак, некоторым постоянным покупателям уже рекламные листовки с ценами выслали. Дед, правда, бухтел, что с точки зрения какого-то мракетинга лучше установить четыре рубля и сорок девять или пятьдесят одну копейку, но это натуральный мрак, просто так усложнять себе же все расчёты, особенно те, что в процентах!

В этом году себестоимость можно и нужно было снижать, в том числе за счёт технологии: сделать ароматические спиртовые вытяжки из всех предназначенных для производства трав, а потому уже их купажировать и разводить картофельной водкой до нужной концентрации перед закладкой на выдержку. Вроде как и выдержку в таком случае можно уменьшить — не нужно ждать, пока спирт вытянет в из трав, семян и прочего вкус и аромат, но нужно экспериментировать. И найти нормального дегустатора, который сможет определить, есть ли разница во вкусе при разных способах производства. Я могу определить разницу в химическом составе, могу определить вкус, но сравнить два вкуса, особенно похожих — не уверен.

После всех замеров и расчётов я взял новый эскиз этикеток, переведённый нашими норвежцами текст для них и поехал — правильно, в Минск, а уже оттуда в Смолевичи. Совсем не берегут, паразиты, своего ярла, гоняют его, как савраску, по всея Белыя Руси. А поездка в Минск