Последняя жатва - Ким Лиггетт

– Пойдем, Клэй. – Эли берет меня за руку и тянет к выходу.

Я чувствую, как монахиня сверлит меня взглядом, когда я прохожу мимо нее. Оценивает меня.

Как только мы выходим из церкви, я, нагнувшись, упираюсь ладонями в колени.

– Если те священнослужители нереальны… если мои галлюцинации столь реалистичны и детальны, то я, должно быть, сошел с ума… как и мисс Грейнджер.

– Мы во всем этом разберемся, я тебе обещаю, – шепчет Эли, растирая мне спину. – Теперь у тебя есть я. Я могу говорить тебе, что реально.

Я пытаюсь сделать глубокий вдох, но, похоже, мои легкие и без того заполнены воздухом до отказа.

– Мне кажется, что я вот-вот могу потерять сознание, – с трудом выдавливаю из себя я.

– С тобой все в порядке. Просто дыши. – Эли прислоняет меня к одной из статуй. – Оставайся здесь. А я подгоню сюда машину, – говорит она и пускается бежать к парковке.

Я слышу за спиной звяканье ключей и, повернувшись, вижу, как монахиня запирает церковь.

Я вспоминаю, что в тот день рядом были и другие люди. Свидетели. Я понимаю, что хватаюсь за соломинку, но на кону стоит столь многое. Может быть, эта монахиня просто не знает о визите тех священнослужителей, поскольку наша встреча держалась в тайне.

– Те монахини, с которыми я познакомился в тот день… сестра Эгнес… и сестра Грейс, – говорю я, выпрямляясь и пытаясь вести себя как ни в чем не бывало. – Я могу с ними поговорить?

– Боюсь, это совершенно невозможно, – отвечает монахиня, и ее сурово сжатый рот любезно изгибается.

– Но почему?

– Потому что сразу же после вашего ухода они вырезали себе собственные языки. И знаете, что они обе сказали, прежде чем начали резать свою плоть? – Ego causam civitatium sanguine.

– Я взываю к крови, – шепчу я.

Она улыбается.

– Очень хорошо, Клэй.

– Откуда… откуда вам известно мое имя? – бормочу я, пятясь от нее.

Она наблюдает за мной, и готов поклясться, что ее глаза чернильно-черны. Я крепко зажмуриваю глаза, а когда открываю их опять, монахини больше нет. Она исчезла.

Я, шатаясь, иду к парковке, слышу визг шин и натыкаюсь на капот машины Эли.

– Клэй! – Эли выскакивает из «Кадиллака».

– Я в порядке… в порядке, – говорю я, садясь на пассажирское сиденье. – Давай просто уберемся отсюда.

Когда мы трогаемся с места, я смотрю на церковь. Не знаю, чего я ищу… как не знаю, было ли то, что только что произошло, реально. Но мисс Грейнджер, говорила, что среди святых отцов произошел разлад. И что священнослужители мне больше не доверяют. Может быть, это я заставил тех монахинь сделать это… вырезать свои собственные языки?

Может быть, я и есть зло и просто этого не знаю.

Я стараюсь не смотреть на пшеницу, когда сворачиваю на нашу подъездную дорогу. Я должен был завершить жатву уже несколько дней назад, но за последнее время дело почти не сдвинулось с места. И, похоже, вообще неважно, сколько времени я провожу в поле. Потому что я просто езжу по одним и тем же участкам опять и опять. И с тех пор, как мне приснился сон про того быка и я проснулся на движущемся комбайне, я боюсь пшеницы… или комбайна…а может быть, я просто боюсь самого себя.

Эли считает, что мне просто нужно выспаться. Возможно, она права. Дай бог, чтобы она оказалась права, потому что иное объяснение слишком ужасно, чтобы о нем думать.

Я смотрю на свое отражение в зеркале заднего вида и, прежде чем пойти в дом, хлопаю себя по щекам. Пусть я психически, физически и эмоционально истощен, но я не допущу, чтобы это увидела Умничка.

Едва я открываю дверь, как она с размаху налетает на меня. Я чувствую, как у нее урчит в животе, прижатом к моей ноге.

– Ты, что, голодная?

Умничка кивает, но не отпускает мою ногу.

Я иду в сторону кухни на негнущихся ногах, словно чудовище Франкенштейна, и волоку ее на себе. Умничка начинает хихикать.

– У нас есть оладьи, – говорит она, садясь за стол перед полной оладий тарелкой.

– Они что, остались здесь от завтрака? – спрашиваю я и тыкаю верхнюю оладью вилкой. Она тверда, как камень.

Я открываю холодильник и обнаруживаю, что он практически пуст. Маринованные овощи, кое-какие приправы и побуревший испорченный салат. Я сказал маме, что не хочу, чтобы она обслуживала меня, когда мы ужинаем, но я вовсе не имел в виду, что она должна вообще перестать готовить нам ужин.

– Так дело не пойдет, – говорю я и собираюсь направиться в гостиную, но тут Умничка вкладывает свою маленькую ручку в мою руку.

– Оладьи хорошие. Их испекла Эли. Не беспокойся. Если их залить сиропом, они станут мягче.

Я смотрю на нее сверху вниз, и мое сердце размякает. Она не хочет ссор. И, честно говоря, я тоже. Надо будет побеседовать с мамой позже.

– Ты права, – говорю я.

Ее лицо расплывается в улыбке, и она тянет меня обратно к столу.

Умничка перебирает стопку оладий, выбирает самую лучшую и кладет ее на отдельную тарелку.

– Для Джесс. – Она ухмыляется и заливает остальные оладьи сиропом.

Я беру из ящика для столовых приборов две вилки. Он почти пуст. И неразобранной посуды накопилась целая гора. Весь дом производит гнетущее впечатление, как будто надо всем здесь нависла темная туча.

– Хочешь завтра после школы поработать вместе со мной в полях? – спрашиваю я. – У меня никак не получается закончить с пшеницей на переднем участке.

– Еще бы! – Ее глаза загораются.

Похоже, сахар из сиропа с током крови мгновенно попадает ей в мозг, потому что, прожевав два куска оладьи, она начинает трещать как сорока.

Теперь, когда Джесс забаррикадировалась в своей комнате, а мама впала в апатию, Умничка явно изголодалась по общению. Скорее всего, она провела в одиночестве весь день.

Я чувствую себя немного виноватым из-за того, что закинул куклу-пупса, единственную ее подружку для игр, под кровать. Возможно, мне следует помочь ей найти ее куклу.

– Я заметил, что в последнее время ты больше не носишь с собой свою куклу-пупса.

Умничка пожимает плечами:

– Она очень занята.

– Да ну? – Я стараюсь подавить смех. – И чем же она занята?

Я подталкиваю последний кусочек оладьи к Умничке. Она тут же запихивает его в рот.

– Она помогает Джесс.

– Что ж, пожелай ей удачи в этом деле.

Через собачью дверцу внизу входной двери в кухню вбегает Хэмми, большой и грязный. Умничка опускает свою тарелку, чтобы пес смог слизнуть с нее остатки еды, затем он выбегает вон.