Абсолютное правило - Александр Матюхин

И ведь там жили. Трое.

Один — глубокий старик, лет семидесяти, с густой шевелюрой выцветших до сияющей белизны волос. Один его глаз едва открывался, скрытый под складками вспухшей и потрескавшейся кожи, второй был мутным и недвижимым, смотрел, не мигая, в одну точку, но ничего, кроме темноты, не видел. Нижних зубов у старика не было, только несколько верхних, содержащихся, правда, в идеальном порядке и кристально чистых, без единого намека на какие-нибудь болезни. Пальцы на его тонких, ветхих руках всегда оставались скрюченными, отчего не было заметно, что на левой руке у него отсутствует мизинец, а на правой — фаланга указательного. Наверное, он потерял пальцы в шедшей уже многие годы войне, а может, в схватке с одним из бесчисленных диких зверей, бродивших повсюду. Правда, сейчас их уже было не так много. Да и опасались они приближаться к лачужке, вспоминая судьбы своих сородичей, чьи шкуры пошли на одежду и на украшения. Хотя потерять пальцы старик мог просто по пьяни, засунув их в дверной проем. Косточки-то тонкие. Что им сломаться? Но никто не знал точного ответа. Даже его жена-старуха, что жила вместе с ним бок о бок уже более полувека.

Когда-то она была действительно красивой. Теперь от прежней красоты не осталось ничего, кроме тусклых воспоминаний, изредка нагоняющих на ее изрезанное морщинами лицо едва заметную улыбку. Волосы у нее еще не выцвели до конца, но белых прядей было уже гораздо больше, чем черных, да и сами волосы стали тонкими и хрупкими, такими, что она, после того как мыла голову, выуживала из корыта целые слезшие пучки. Еще у нее постоянно тряслись руки, и старушка никак не могла готовить пищу, боясь, что неподвластный ее воле нож в кулаке поранит ее саму. Так уже случалось, и не раз.

Еду старикам готовил внук.

Хотя, может, и правнук, они уже и сами не знали точно.

Лет ему было, наверное, восемнадцать — двадцать и рос он крепким и здоровым. Скоро станет настоящими охотником, как с гордостью замечал иногда старик! Ростом он вышел весь в своего покойного отца, которого почти не помнил, а у деда никогда не спрашивал. Знал потому что, что и сам дед не помнит, кто такой его отец.

Жизнь в лесу затуманила его стремление к познанию, я жил паренек в своем узком мирке, четко выполняя лишь несколько из множества отведенных ему функций: добывал пищу, кормил стариков и старался иногда добыть денег. В деревню неподалеку он наведывался два-три раза в неделю, да и то исключительно для того, чтобы обменять свои лесные находки на что-нибудь более для него ценное. Лесные орехи, к примеру, всегда хорошо шли за муку или соль, а небольшое ведерко сыроежек можно было обменять на индюка или курицу. Особенно он любил приносить на базар змей. Диковинные существа вызывали у простых людей интерес, и они всегда толпились вокруг паренька, предлагая ему что угодно взамен. Однажды он даже приобрел непонятный музыкальный инструмент, который дед назвал "гуслями" и частенько бренчал на нем какие-то незамысловатые мелодии.

Сам паренек научиться играть так и не смог, и в последнее время гусли висели на стене как украшение и воспоминание о прежней жизни…

В тот вечер, когда на небе не было ни единого облачка и можно было разглядеть каждую звездочку, а луна светила полными боками, в лачужке было тихо и спокойно.

Старушка, как и всегда по вечерам, лежала на печке, повернувшись лицом к комнатке, и молча наблюдала, как паренек плетет лапоть на скамейке. Старик сидел около огня, на котором стоял котелок с ухой, и медленными движениями помешивал содержимое, чтобы не подгорело.

По всей лачужке уже распространился приятный и чуть солоноватый запах вареной рыбы.

Горело всего две свечки, поставленные так, чтобы ветер, пробивающийся в два незабитых окна, не задул и без того слабые огоньки. В полумраке лицо деда казалось чуть помолодевшим, ибо не было видно многочисленных морщин и шрама, пересекающего всю левую щеку и переносицу. Паренек сидел сосредоточенный, пытаясь совладать с непослушными прядями соломы. Искусству плести лапти он научился всего пару месяцев назад, благодаря одному кузнецу из деревушки, который взял паренька на заработки к себе в кузницу, и это был его второй лапоть в жизни, который можно было более-менее надевать на ногу.

Ветер за окнами усилился, и слышно стало, как колышутся ветки деревьев и кустарники, словно кто-то пробирается к лачужке, нисколько не скрывая своего присутствия. Но паренек знал, что ближе к ночи никто из деревни не отваживался сунуться в лес. Древние, как сам мир, легенды еще были слишком сильны в этом обществе. И хотя сам паренек ни разу за свою жизнь не встретил ни единого лешего, ни духов убиенных людей, потерявшихся в глуши, он и сам иногда побаивался бродить по неприметным тропинкам леса даже при полной луне.

— Дождь будет, — проскрипел старик, перекладывая деревянную ручку половника из одной руки в другую, — чувствую, будет. Кости ломить начинает в пальцах!

— Дед, может, я помешаю. А ты пока полежи малость, — отозвался тут же паренек, отложив недоделанный лапоть в сторону, — а то ведь трудно тебе перед дождем-то!

— Эх, да разве ж это трудно? Трудно — это когда встать совсем не можешь и сердце щемит так, что чувствуешь на себе уже дыхание ее, смерти то есть. А сейчас-то что. Хоть танцуй, если бы не спина проклятая! — Дед закашлялся, выплевывая на пол мутную слизь, и вытер подбородок рукавом рубахи. — Ты лучше дальше вяжи. Глядишь, продавать будешь, а то, небось, змеи твои уже поднадоели в деревне.

— Да что ты, дед. Змейки-то мои как раз самые знаменитые на базаре, — паренек вновь взял лапоть в обе руки и стал плести дальше, — да и лаптей там много продают, ремесло это несложное, и уже многие в деревне ему обучились.

— Может, и не сложное, но что-то ты с одним лаптем уже третий день возишься, — заметила старуха с печи, щурясь от света стоявшей около свечки.

Ветер за окном все усиливался и уже начал тихо подвывать сквозь неприкрытую ставню.

Правда, пробраться внутрь лачужки все еще не решался. И ведь действительно казалось, словно ходит кто-то вокруг и ломает ветки и кусты.

— А туч никаких не было, — заметил старик, — вот выходил совсем недавно и смотрел на звезды. Красота, да и только. Все видно. А луна какая, углядели?

Паренек рассеянно кивнул. Он никогда не любил глядеть на небо.

Шум деревьев слился в один громкий, неразборчивый гул. Что-то с треском упало, совсем рядом, и это заставило паренька насторожиться. Он замер на своем месте, прислушиваясь.

Глуховатый старик как ни в чем не бывало продолжал помешивать уху. Его невидящий глаз уставился на окно, за которым раскачивалась на ветру плохо прикрепленная ставня. Паренек все собирался заколотить ее, но времени все не было.

— Дед, слышишь? — шепотом спросил парень.

— Что? — дед повернул голову так, чтобы единственным глазом из-под распухшего века разглядеть внука.

— Кажется, идет кто-то… Да, точно идет!

Теперь и дед услышал. Кто-то пробирался к хижине, ломая ветки. Звуки приближались, нарастали, заполняли всю тесную лачужку. Старуха на печке встревоженно закрестилась, бормоча молитву одними губами.