Лорд Байрон. Заложник страсти - Лесли Марчанд

Леди Байрон понимала, чем грозит ежедневное общение Байрона с актрисами в театре. Его первое и, возможно, единственное увлечение началось в ноябре, когда его больше всего беспокоили семейные и финансовые дела. Вероятно, в других обстоятельствах он бы воздержался от общения с актрисами. Его романтическое воображение находило выход в стихах. От женщин он ждал прежде всего удовлетворения своих физических потребностей, однако постепенно его стали занимать причуды простой девушки, легко ставшей жертвой его чар. Более безжалостный повеса быстро бы избавился от нее, но Байрон продолжал хранить ее письма. Сьюзан Бойс была актрисой второго плана в театре «Друри-Лейн». Желание, чтобы к ней относились как к знатной даме, было пределом ее мечтаний. Она писала, что ей нужны «его уважение и преданность», и ее огорчило, что к красивому подарку Байрон не приложил нежного письма.

Но как и другие возлюбленные Байрона, Сьюзан не могла забыть его и несколько раз обращалась к нему за помощью, когда он был за границей. В 1821 году она написала ему трогательное письмо, подписанное «несчастная, но все та же Сьюзан Бойс». Но к тому времени Байрон уже мог спокойно говорить о своем романе. «Она была временным увлечением, – писал он Киннэрду, – но это не ее вина, потому что во время нашей связи я был в таком состоянии, что все плотские утехи были механическими и почти не оказывали воздействия на мои чувства и воображение. Перешли от меня бедняжке немного денег…»

И действительно, чувства Байрона были притуплены, когда он увлекся Сьюзан. Взбешенный безвыходной финансовой ситуацией, он стал мстительным и жестоким по отношению к тем, кого всегда любил. Августа, 15 ноября приехавшая в Лондон по взволнованной просьбе Аннабеллы, ощутила его настроение. Вначале Байрон был холоден с ней, а потом вновь стал отпускать язвительные замечания и оскорблять сестру и жену. Иногда он хвастался своими победами в театральном кружке, чтобы «вызвать раздражение Августы и Аннабеллы».

Неустойчивое поведение Байрона было спровоцировано пьянством. Приступы гнева стали такими ужасными, что обе женщины были испуганы. Аннабелла утешала себя мыслью, что он страдает временным безумием, и Августа с готовностью соглашалась с ней. Она всегда умела поставить Байрона на место, но теперь чувствовала, что ее сил не хватает, и обратилась к миссис Клермонт, бывшей гувернантке Аннабеллы, и к кузену Джорджу Байрону, которые приехали в Лондон и в декабре, до рождения ребенка, поселились в том же доме. Зайдя 25 ноября к Байрону, Хобхаус вспоминал: «Дома у них не все благополучно, Байрон советует мне не жениться и поговаривает об отъезде за границу».

Но даже Хобхаусу Байрон не признался в том, сколь сильно третировал он свою жену из-за собственных неудач. Возможно, его угрозы представляли собой пустые вспышки раздражения и гнева, но для беременной женщины они звучали угрожающе. Аннабелла вспоминала, что всего за три часа до родов он, «выражая свое отвращение», понадеялся, что она и ребенок погибнут, а если дитя выживет, то он проклянет его. Когда начались схватки, Аннабелле казалось, что ее муж бросает бутылки с содовой водой в потолок ее комнаты с нижнего этажа, чтобы лишить ее сна. Дело же было в том, что, как любой впечатлительный муж, он пытался скрыть свое волнение. Хобхаус положил конец этим слухам, которые появились в момент расставания Аннабеллы и Байрона, заявив, что «на потолке не осталось следов ударов, и пристрастие лорда Байрона к содовой воде в результате приема магнезии в больших количествах и привычка вскрывать бутылки кочергой, вероятно, были причиной шума…». Относительно слуха о том, что «Байрон будто бы спросил жену, не родился ли ребенок мертвым», то Хобхаус задал этот вопрос самому Байрону. «Он ответил, что довольствуется ответом леди Байрон». «Она этого не скажет, – часто повторял он, – хотя бог ее знает, бедняжка! Кажется, теперь она готова сказать что угодно, но этого она не скажет, нет, не скажет».

В час дня 10 декабря леди Байрон родила девочку. Согласно позднее появившейся истории (из третьих уст), когда «Байрону сообщили, что он может увидеть свою дочь, он, глядя на нее с восторженной улыбкой, внезапно изрек: «Какое орудие пытки я приобрел в тебе!». Однако, сообщая на следующий день Фрэнсису Ходжсону о рождении ребенка, Августа сказала: «Б. выглядит прекрасно и очень доволен своей дочерью, хотя, думаю, предпочел бы сына». Миссис Клермонт говорила Хобхаусу после того, как леди Байрон перенесли в ее комнату, что «она никогда не видела, чтобы человек так любил и гордился своим чадом, как лорд Байрон… Сама леди Байрон часто говорила мужу, что он любит дочь больше, чем она сама, и прибавляла то, о чем лучше было бы промолчать, а именно: «И больше, чем меня».

При крещении ребенка нарекли Августой Адой. Второе имя было фамильным именем Байронов в правление короля Иоанна, кроме того, он находился под впечатлением того, что это было имя сестры Карла Великого, а также упоминалось в Книге Бытия (Ада, жена Ламеха). Через некоторое время девочку стали называть только вторым именем. Но несмотря на то, что Байрон гордился дочерью, это не сблизило его с Аннабеллой, как она тщетно надеялась. Его несуразные выходки стали еще резче после рождения ребенка. Позднее он писал об Аде:

Байрон признавался Хобхаусу, что денежные дела доводили его «до безумства. Если бы я не был женат, то относился бы к ним легко». И еще: «…моя жена – само совершенство, лучшая женщина в мире, но заклинаю тебя, не женись», – добавлял он.

Вполне возможно, что Байрон не полностью осознавал, какое впечатление производит на впечатлительную Аннабеллу его поведение в моменты раздражения, когда он бывал пьян или выходил из себя. В приступе гнева он разбил вдребезги часы, которые носил с юношеских лет и брал с собой в Грецию. Позднее он признался лишь в одной грубой выходке по отношению к жене, хотя их могло быть и больше. Однажды, когда Байрон уже не мог выносить денежные затруднения, он вошел в комнату, где Аннабелла стояла у камина, и она спросила: «Я тебе мешаю?» Байрон говорил Хобхаусу: «Я ответил: «Да» – с особенным упором. Она разрыдалась и вышла из комнаты. Как можно быстрее я поднялся по лестнице («Бедняга, – заметил Хобхаус, – всем известно, что он хромой») и униженно просил у нее прощения. Это был единственный раз, когда я был с нею по-настоящему груб».

Трудно понять чувства Аннабеллы и ее мысли по поводу происходящих событий из последующих записей, однако очевидно, что развязка наступила 3 января 1816 года, когда Байрон зашел в ее комнату и с «потрясающей яростью» заговорил о своих связях с актрисами. Возможно, он уже прежде обсуждал с женой необходимость отказаться от дорогой квартиры на Пикадилли и переехать за город. Она должна была отправиться первой, пока он будет улаживать дела в Лондоне. 6 января Байрон написал Аннабелле записку, воздержавшись от встречи с ней, чтобы избежать сцен. Он просил ее назначить день ее отъезда в Керкби, куда ее пригласили родители. «Поскольку мне очень важно уехать из нашего дома, то чем быстрее ты назначишь день, тем лучше, хотя, безусловно, я в первую очередь приму во внимание твои желание и удобства. Естественно, ребенок поедет с тобой…»