Командировка в ад - Анатолий Федорович Дроздов

взяли с собой жен. И хоть Ольга приготовила богатый стол, гости несли с собой ракию, пиво, вино домашнее и магазинное, заедочки, фрукты… Хватило бы на удвоенное число ртов и желудков.

Несвицкий только охнул, предчувствуя пытку едой. Супруги чиновников принесли по своему блюду, непременно — жирного мясного, и вручили Ольге с наказом подогреть и подать на стол. Уважить каждую, а особенно — постаравшуюся на славу хозяйку, считалось непререкаемой местной традицией. Нарушение — тяжкий грех, оправдания в духе «у меня диабет, колит, цистит, гастрит и строгая диета» никто не примет во внимание.

Тем более, если в кои-то веки позволить себе пир. Не во время чумы, а в войну, что гораздо хуже, да и заразные комарихи пока никуда не делись.

Милош с Олегом заранее расставили столы и скамейки. Принять два или три десятка гостей во дворе под пронзительно-синим небом, быстро уходящим в черноту с серебряной подсыпкой звезд, в Сербии — обычное дело. И если кто-то хвалит кавказское гостеприимство как что-то несравненное, он, скорее всего, не бывал в сердце Балкан.

Правда, некоторая часть прибывших не вошла во двор, а рассредоточилась вокруг владений Благоевичей. Вместо вилок, ножей, стаканов они держали приборы ночного видения, винтовки и рации. Младенович обладал одним из самых мощных защитных коконов на планете, охватывая невидимым пологом все живое в радиусе нескольких метров, причем охраняемые даже не ощущали, что их оберегает волхв. Но, чем черт не шутит, вдруг у врага прорежется соблазн уничтожить одним махом всю верхушку повстанцев, сбросив если не атомную, то обычную многотонную бомбу.

Тем более что в Високи Планины действует вражеский агент. Это очень омрачало настроение Несвицкого. А также разлука с Мариной. Сегодня после вылета, на подъеме чувств, он звонил ей, очередной раз упрашивал не приезжать, обещая вернуться при первой возможности, утешал, что ему ничто особо не угрожает, несмотря на истеричные вопли в германских и прогерманских СМИ в его адрес, утроившиеся после похищения Шварцкопфа. Верить журналюгам нельзя, врут собаки бешенные.

Николай подумал, что будь Ольга германским осведомителем, она вряд ли сообщила бы о визите Младеновича. Вызвать огонь на себя и бомбу в свой дом она вряд ли пожелает — чай, не самурай-камикадзе. Но ведь отравить-то может!

Как же не хотелось ее подозревать…

Словно перехватив его мысли, Младенович увлек Ольгу и Милоша на дальний конец двора, а адъютант как бы случайно стал на пути любого, кто мог бы нарушить их беседу. Генерал о чем-то быстро переговорил с Благоевичами, затем занял место во главе стола, показав пальцами Несвицкому: все под контролем. У того немного отлегло. Поиски настоящего шпиона можно отложить на завтра и целиком отдаться ужину да приятной компании.

Увы, без Марины, но что тут поделаешь!

Младенович встал во весь свой немалый рост и произнес тост с самым главным в эти месяцы пожеланием: за победу. Поблагодарил Касаткина-Ростовского и группу Несвицкого за смелые до отчаяния рейды в тыл врага с разрушением его железных мостов. Отдельно сказал про сбитые вертолеты, теперь стервятники будут действовать не столь нагло. Следовательно — приносить меньше ущерба.

— Другове! Мы сильнее, потому что германцы — одни. Их боятся даже те, кто с ними сотрудничает, их не любят. С нами — Варягия и Нововарягия, и эти замечательные люди, которые пришли сюда в жуткий час эпидемии, абсолютно не уверенные, что зачарованный раствор Николая Михайловича защитит их самих. Девять человек против дикой, смертельно опасной и необузданной силы, выпущенной на волю негодяями из германской фирмы! Вы победили тогда, а теперь, вместе, мы победим тем более. Живела Србия!

Ольга, проследив, чтобы на тарелке у каждого возвышался маленький Эверест из мяса, овощей и снова мяса, присела рядом с Несвицким, который пресек ее попытку положить добавку раньше, чем приступил к уничтожению основной порции. Наклонившись, зашептала:

— Генерал ревнует к твоей славе. Ведь это твоими талантами остановлена эпидемия, взорван мост, освобожден Борис и сбит вертолет. Его послушать — так ты один из многих.

— Он прав, — прошептал в ответ Николай. — У него в подчинении тысячи людей. Если будет прославлять лишь Несвицкого, люди скажут — так пусть волхв и воюет сам, коль такой герой. Оля! Я устал быть героем. Хочу в Царицыно, в больницу, а вечером — к жене и детям. Мечтаю о скучной и монотонной жизни.

— Тебе не нравится в Сербии? — нахмурилась свояченица.

— Мне не нравится, когда в Сербии стреляют…

Варяжское правило «между первой и второй» работало и здесь. Слово захватил бан, прервав разговор Николая и Ольги. Он предложил выпить за врачей, продолжающих свой нелегкий труд в условиях, когда здание больницы лежит в руинах, а к обычным больным добавились раненые от авианалетов. Потом поднимали стаканы за учителей, продолжающих давать детям знания, хотя больше нет школы, разрушенной германской бомбой. За электриков, быстро восстановивших свет после бомбардировки подстанции, за связистов, обеспечивших телефонную связь несмотря на ухищрения немцев изолировать повстанцев, за других…

Касаткин-Ростовский поднял рюмку с ракией за Сербию. Очень вовремя.

Николай чувствовал, что спиртное под шикарную закуску проникает в него удивительно мягко, обволакивающе. Он еще не был пьян, только расслаблен. И счел момент самым подходящим.

— Миха! — он поманил мальчика. — Принеси мамину гитару брэ!

— Да я мигом, дядя Коля! — сообщил малыш и метнулся в дом.

Разговоры стихли, пока Несвицкий крутил колки. Это продолжалось дольше, чем требовалось для настройки гитары. Он выигрывал время, усиленно вспоминая слова, слышанные давно, в прошлой жизни, еще в той Югославии. Не хотелось их переврать. Наконец, пробежался пальцами по струнам:

Тамо далеко, далеко од мора,

Тамо е село мое, тамо е Србия.

Тамо е село мое, тамо е Србия.

Конечно, здесь полно талантливых и популярных музыкантов, а также поэтов и композиторов. Рок-группы собирают огромный стадион Белграда, яблоку негде упасть, правда, исполняют только хиты, одобренные администрацией гауляйтера. Любовь, секс, насилие, спорт, деньги… Никто не пел о Родине, запрещено.

А в той Югославии о ней пели. И в Первую мировую, и во Вторую, и когда американские бомбы сыпались на Белград, и через сотню с лишним лет после написания «Тамо далеко». Ее сочинил некто Джордже Маринкович, но она практически сразу стала народной. Автора не знали, а вот саму песню — практически все.

Николай не пел давно — не до того было. Но голос не подвел. Высокий чистый, чуть бархатистый, он западал в души и трогал сердца собравших здесь людей. Да