Ермак Тимофеевич - Николай Гейнце

— Не ходи ты замуж за немилого! — вдруг каким-то вдохновенным тоном начала она. — Есть паренёк, любит тебя больше жизни, да в отъезде он, в большом городе… Ты думаешь, он забыл тебя, а ты у него одна в мыслях… Надумал он, для тебя же, сделать дело, да не вышло ничего. Но не кручинься, скоро он воротится… Иди за ним без оглядки, будет он для тебя хорошим мужем, кинь опаску свою, брось свою гордость…

Домаша слушала свою мать с каким-то священным ужасом.

Словно эта женщина читала в её мыслях, как в открытой книге.

«Что же это такое? — спрашивала она себя. — Уж не колдовство ли?» Она боязливо оглядела горенку матери. Горевшая перед большой иконой в переднем углу лампада её успокоила.

— Напрасно, доченька, у тебя такие мысли несуразные, — заметила старуха.

— О чём мысли? — вздрогнула Домаша.

— Сама знаешь, а на мне крест, хоть я и прожила долгие годы с поганою нечистью.

И Мариула полезла за пазуху и вытащила оттуда большой медный тельный крест.

— Прости, родимая, это я с перепугу…

— Чего же ты перепугалася?

— Ты откуда же всё это знаешь? — вместо ответа спросила она.

— Что знаю?

— Про Якова…

— Про какого Якова? Слыхом не слыхала о нём…

— Как же! Ты говоришь — в отъезде он, в большом городе… На Москве, действительно.

— По лицу я твоему прочитала это, доченька, у каждого человека судьба его на лице писана…

— Дивно это, матушка, меня об нём и впрямь брало сумление…

— Вижу, вижу. Только напрасно, доченька. Верь мне…

— Верю, — тихо сказала Домаша.

Она и сама смерть как хотела этому верить. Но она была одна и ни с кем не делилась своими мыслями, даже с Ксенией Яковлевной, так как не хотела показать себя страждущей из-за разлуки с Яковом.

«Брось свою гордость! — вспомнились слова матери. — И ведь в самую точку попала… Совсем провидица».

Мариула между тем продолжала молча любоваться дочерью.

— А к молодой твоей хозяюшке явлюся я по приказу её, когда захочется её душеньке, — наконец сказала она.

— Она скорее просила, только надо будет сказать Антиповне.

— А что?.. Скажись и дошли за мной али сама прибеги… — отвечала Мариула.

— Только вот что, матушка, — начала девушка и остановилась.

— Что такое?

— Коли увидишь то, что судьба её печальная, всего не говори ей, не тревожь её душеньку, а то и так она в разлуке с Ермаком Тимофеевичем кручинится…

— Знамо дело, не скажу, зачем пугать девушку.

— А мне про то скажи с глазу на глаз… Ладно? Так я пойду теперь, матушка, поделюсь с Ксенией Яковлевной моей радостью, а там скажемся Антиповне, и за тобой прибегу я…

— Хорошо, доченька, до свидания, родная…

Мать и дочь обнялись и нежно расцеловались. С сердцем, переполненным самыми разнородными чувствами, вышла из прачечной избы Домаша. Круглое сиротство, несмотря на то что она привыкла к нему, всё-таки было для неё тяжело. Эта тяжесть спала теперь с её души. У неё есть мать!

Девушка была так счастлива, что ей захотелось побыть подольше наедине с собой, чтобы свыкнуться с этим счастьем, насладиться им вполне, прежде чем поделиться им с другими. Поэтому Домаша, вопреки своему обыкновению, не перебежала быстро двор, отделявший людские избы от хором, а, напротив, шла медленно. Её радовало и то, что она узнает о судьбе Ксении Яковлевны. «Матушка всё определит. Мне-то, мне рассказала всё, как по писаному!» — думала она.

В тот же день по всей строгановской усадьбе распространилась весть, что у Домаши нашлась мать, не кто иная, как полонянка Мариула. Произошло это следующим образом.

Домаша, наконец, явилась к ожидавшей её с нетерпением Ксении Яковлевне.

— Что так долго? Где ты пропадала? — вскочила та с лавки.

— Дивные дела, Ксения Яковлевна, делаются на свете, дивные! — вместо ответа воскликнула сенная девушка.

— Что такое?

— Да Мариула-то…

— Что же?

— Это моя родимая матушка.

— Да что ты!

— Верно слово, Ксения Яковлевна.

— Как же это ты узнала?

— Да она мне о том сама поведала.

— Признала тебя?

— Да… По родинке на плече.

— Любопытно.

— Я всё тебе, Ксения Яковлевна, расскажу по порядку.

И Домаша подробно пересказала ей свою беседу с Мариулой. Ксения Яковлевна, схватив за руку Домашу, выскочила с ней в рукодельную.

— Антиповна, Антиповна, у Домаши радость!.. — крикнула она.

— Что такое? Что за радость? — неторопливо поднялась старуха и пошла навстречу девушкам.

— Она отыскала свою мать!..

— Ты виделась с Мариулой? — строго спросила Антиповна крестницу.

— Да, Лукерья Антиповна, — виновато произнесла она.

— Зачем же ходила к ней?

— Погадать хотела…

— Ишь, егоза, на уме пустяки одни, — полусердито-полуласково сказала Антиповна. — И нагадала?..

— Она мне сказала всю правду, — отвечала Домаша.

— Вестимо, правду, — не так поняла старуха, — я о том и сама догадывалась, как она рассказала мне о потере своей дочери во время набега. Беспременно, думаю, это наша Домаша. Так оно и вышло.

Все сенные девушки, сидевшие за пяльцами, насторожились, вслушиваясь в этот разговор, и, конечно, вскоре разнесли новость по усадьбе.

— Няня, милая, — говорила между тем Ксения Яковлевна, — я хочу видеть мать Домаши. Можно ей прийти сюда?

— Это ещё зачем?

— Я тоже погадать хочу…

— Пустое всё, — нехотя произнесла Антиповна.

— Пусть пустое, няня, всё веселее будет, нового человека увижу. Скучно мне.

— От безделья тебе скучно.

— Что же мне делать, коли не работается…

— Принудить себя должна.

— Я с завтрашнего дня прилежно буду работать, а сегодня дозволь мне позвать Мариулу… Милая нянечка!

И Ксения Яковлевна бросилась на шею своей старой няньке и стала целовать её.

— Погоди, оставь, задушишь меня, старую… — голосом, полным блаженства, заговорила старуха. — Ну, ин будь по-твоему, зови…

— Иди, Домаша, за матерью! — тотчас распорядилась Ксения Яковлевна и ушла в свою горницу.

Домаша между тем, стрелой перебежав двор, застала свою мать уже принарядившеюся в чистую сорочку и сарафан.