Какой простор! Книга первая: Золотой шлях - Сергей Александрович Борзенко

После завтрака Змиев и Белоножко прошли в гостиную, где в углу за круглым столом азартно, с выкриками играли в карты. На столе поблескивали груды золотых вещей: часы, кольца, серьги, дамские безделушки. Знакомый сахарозаводчик, пьяный, метал банк. Увидев Змиева, крикнул ему:

— А, и ты здесь!.. Не удержался за гриву, за хвост и подавно не удержишься!.. — Сахарозаводчик уронил карту, полез за ней под стол.

— Банда! — брезгливо сказал Змиев. — У каждого в кармане на всякий случай иностранный паспорт припрятан. У большинства греческие паспорта. Я знаю — тут один маклер торговал греческими паспортами, брал золотом по три червонца за штуку.

— А знаешь, нам тоже нужно бы купить на всякий случай… — сказала Нина Белоножко и тут же пожаловалась: — Не нравится мне здесь. Накурено, душно. Хочется на воздух.

Подошел видный лидер партии кадетов. Змиев был знаком с ним, но, как ни напрягал память, не мог вспомнить его фамилии. Не спрашивая разрешения, кадетский деятель сел в кресло.

— Плохи наши дела, Кирилл Георгиевич, ой как плохи! Побаиваюсь, не пришлось бы нам продолжить путешествие — за границу. Харьков, Донецкий бассейн и Екатеринослав очень серьезно угрожают нам. В Харькове власть в руках Советов, верховодит какой-то Артем. Слышали такое имя? В Донбассе мутит воду видный большевик Ворошилов, в Екатеринослав вернулся Петровский, в Одессе… Кто там у них в Одессе? Большевики формируют отряды Красной гвардии, вооружают рабочих, обучают их военному делу, бьют по частям отборные дивизии генерала Каледина, наступающего на Донбасс. Да и в Киеве еще не забыто восстание рабочих военно-металлургического завода «Арсенал», изгнавших из города войска Временного правительства и офицерско-юнкерские отряды. Это арсенальцы вынудили штаб Киевского военного округа бежать на Дон. «Арсенал» — хорошо укрепленная большевистская крепость. Там четыре тысячи рабочих, среди них много питерцев и москвичей, дезертировавших из армии. «Арсенал» надо взорвать, а рабочих беспощадно расстреливать, как этого до сих пор не понимает Грушевский! Вы сказали бы ему.

— Большевики, Советы, расстрел… как все это мне надоело! — поморщилась Белоножко. — Пойдем, Кирилл, на Владимирскую горку, подышим днепровским воздухом, поглядим на Подол.

— Подожди минутку, я дам телеграмму в Чарусу. Хочу вызвать Степана Скуратова сюда.

Змиев спросил у портье чистые бланки и набросал две телеграммы. Одну — Степану, вторую — жене. Он настаивал, чтобы жена вместе с Зяблюшей по-прежнему оставались в имении. Он все еще надеялся, что ее присутствие удержит мужиков от разгрома экономии. Была и другая причина — он не хотел, чтобы жена видела его с Ниной Белоножко.

Змиев и Белоножко вышли из гостиницы. По засыпанному снегом Крещатику они медленно пошли к Днепру. Мороз был несильный. Падал снег.

С высоты Владимирской горки открывались синие, необозримые дали Заднепровья, с таким мастерством описанные Владимиром Винниченко в его романе «Записки курносого Мефистофеля».

Змиев улыбнулся.

— Ты чему? — спросила Нина.

— Вспомнил одну книгу с оригинальным названием: «Записки курносого Мефистофеля». Не читала? Талантливый человек, но с претензиями. Только подумай: курносый Мефистофель!

— Ты у меня тоже курносый, Кирилл. Не тебя ли вывел Винниченко в своем романе? — смеясь, спросила Нина.

— Может быть. Мы знакомы с ним давно.

На прелестной головке Нины была белая шапочка. Боже мой, ведь каждый мужчина встречает в жизни свою «белую шапочку», он преследует ее на улице и готов простоять вечность у ее окон! Нина Белоножко — его «белая шапочка». Как много усилий, денег, времени, нервов потратил он, чтобы добиться благосклонности этой взбалмошной, избалованной женщины! Он не пропускал ни одного спектакля с ее участием. «Шалости Амура», «Зорайя», «Сильфида», «Щелкунчик», «Спящая красавица»… И всякий раз, когда она, разгоряченная танцем, выпархивала за опустившийся занавес и с заученной грацией традиционно раскланивалась перед публикой, он посылал ей на авансцену корзину живых роз.

Розы зимой! После представления «Сильфиды» он послал ей перстень с изумрудом, продев в него розу. И вот она рядом с ним, милая и притихшая, смотрит за Днепр, в ту сторону, где хозяйничают большевики, отобравшие у него деньги, положение, энергию предпринимателя и замахнувшиеся на его жизнь. Мог ли он думать, что в эти дни катастрофы он сбережет свое нежданное счастье? Нина не бросила его. Она оставила сцену, славу, привычный круг жизни, безропотно и самоотверженно поехала с ним в Киев и вот живет в дешевом номере, где нет умывальника и вместо кровати стоит старый диван, накрытый легким пикейным одеялом. Змиев говорил себе, что только большая любовь может заставить избалованную славой и поклонниками женщину бросить привычный ей образ жизни, комфорт, сцену, бросить квартиру на Сергиевской и кинуться очертя голову в безвестные и опасные скитания вместе со своим избранником. Что ей, артистке, грозило в революционном Петрограде? Оставаясь там, она не рисковала ничем. Большевики ухаживают за актерами, чтобы как-нибудь приукрасить фасад своей новоявленной власти. И все-таки Нина Белоножко уехала с ним.

— Нина, радость моя, о чем ты думаешь? — спросил Змиев, растроганный своими мыслями, и, наклонившись, заглянул ей в глаза. Они были ясны, как всегда. И грустны немного.

Она ответила, помедлив:

— О чем я думаю? Я думаю о своей маме… Ты ни разу не спросил меня, жива ли моя мама. А она жила здесь, в Киеве, на Куреневке.

— Жила в Киеве? — удивился Змиев. — А где она теперь?

— Умерла. Совсем недавно. Ее убили. Она простая работница. Ее убили во время восстания арсенальцев и закопали в Мариинском парке, в братской могиле. Поэтому я и в Киев поехала с тобой. Мне нужно поплакать на могиле мамы. Нужно, нужно! Мы не виделись четыре года. Так вышло. Я могла помогать ей — и не помогала. Могла спасти — и не спасла. Так вышло. Я дочь простой, совсем простой женщины, и ты не знал этого. Тебе это неинтересно, Кирилл?

Они подошли к памятнику. Железный Владимир Святой держал в руках крест, весь унизанный осколками разбитых электрических лампочек. Недавно эти лампочки светились по ночам, и люди видели в небе горящий крест — как знамение господа бога. Сейчас лампочки разбиты, и князь Владимир молчаливо кутается в свою металлическую ризу.

— Хорошее место. Как далеко отсюда видно!

На черном пьедестале памятника белело объявление. Змиев подошел ближе. Это был третий универсал Центральной рады, объявлявший об учреждении Украинской народной республики и о предстоящих выборах в Украинское учредительное собрание. Универсал обещал народу ликвидацию помещичьей собственности, восьмичасовой рабочий день, рабочий контроль.

В пояснительной инструкции к универсалу, наклеенной ниже, было написано, что вопрос о земле окончательно решит Украинское учредительное собрание. Тут же висел приказ Генерального секретариата рады, под страхом смерти запрещающий крестьянам отбирать у помещиков землю.

Есть еще в России сила,