Ельцин как наваждение - Павел Вощанов

Проект «Визит-2» обсуждается, что называется, под соленый огурчик, в паузе между закусками и основным блюдом. Причем хозяин дома ограничивается общими фразами и ничего конкретного не обещает. Я, кстати сказать, не раз замечал, что шеф, выслушав какое-нибудь предложение, пусть даже безусловно полезное и важное для него, никогда сразу не соглашается, и всем своим видом демонстрирует муки раздумья. А покуда он тянет с ответом, тот, кто полагал, что оказывает ему немалую политическую услугу, «дозревает» в томительном ожидании. И в тот момент, когда слышит от Ельцина: «Ну что ж, давайте попробуем…», душа его переполняется признательной радостью лишь за то, что помощь принята с благосклонностью. Открытость и простодушие чужды людям большой политики.

Но Гаррисон – не тот случай. Он не предлагает шефу помощь, это очевидно. Он предлагает взаимовыгодный бизнес, в котором всё, как говорится, баш на баш, и даже не старается скрыть свою выгоду – эксплуатируя интерес к Ельцину, рассчитывает сблизиться с влиятельными политическим кругами своей страны. Что ж, в этом, похоже, их желания совпадают. Это понимают оба, а потому оба довольны сегодняшней вечеринкой. Особенно Гаррисон, судя по его аппетиту.

На часах девять вечера. Заокеанскому гостю пора уходить, у него самолет рано утром. Да и мне, признаться, тоже хочется откланяться. Неплохо было бы хоть сегодня прийти домой не заполночь. Но Суханов останавливает: шеф просит задержаться, есть разговор.

Вот ведь поганая натура! Каких-нибудь пять минут назад рвался домой, а стоило узнать, что у Ельцина есть ко мне какое-то дело, так сразу и передумал. Сижу и жду. Может, заурядное любопытство? Что ж, не без этого. Небезынтересно узнать, о чем меж нами пойдет разговор – о книге, которую для него пишет Валя Юмашев, о сегодняшних предложениях Гаррисона или о чем-то доселе еще не обсуждавшемся.

Но не только в любопытстве причина. Ельцин для меня – олицетворение демократических устремлений. Именно этим рождено стремление быть у него под рукой. В газете я, конечно, влияю на политику и политиков, но словом. Это тоже немало, но не всегда действенно – иной раз ты чего-то не понял, иной раз тебя не поняли. Да и словом твоим могут распорядиться по-разному – и в плюс, и в минус. А с Ельциным – это совсем другое. Быть рядом с ним – не просто чувствовать сопричастность к происходящим в стране переменам, но и возможность самому в ней что-то попробовать поменять к лучшему. У кого она есть? Не у многих. А у меня есть. Ценю это, как одно из величайших жизненных обретений. А потому сижу и жду…

Он многое обещал стране – и создать эффективную рыночную экономику, и по справедливости перераспределить национальные богатства, и ликвидировать номенклатурные привилегии, и добиться равной ответственности всех и каждого перед Законом, и искоренить произвол чиновничества. Пройдет пара лет, и относительно него у большинства сограждан пропадут все иллюзии и надежды. Со мной это случится много раньше – меньше, чем через год. И станет стыдно за каждое написанное в его поддержку слово. И не только в его. Все они, рожденные уличным недовольством политики-демократы, на поверку окажутся чистопородными лицемерами-демагогами: прилюдно рассуждали о благополучии всех, втайне лелея мысль о благополучии для себя. Встречались, конечно, исключения (на заре перемен их было даже немало), но это какие-то реликтовые идеалисты, и их политический век не был долгим. Вспыхнули, зажгли в легковерных душах светлые чувства, и угасли, оставив после себя удушливый запах паленых надежд.

Что сегодня сохранилось от прежней обветшалой веры в коммунизм? Всевластие больших и малых столоначальников. Чего так и не родила новая вера в демократию? Свободы человеческого духа. С первым и без второго вся борьба за обновление лишена смысла. Чего бы мы ни принялись создавать, в итоге неизбежно получим то, что с болью отринули в начале 90-х. И неважно, как наше государственное устройство будет называться – авторитарным коммунизмом, социализмом «с человеческим лицом» или либерально-рыночным капитализмом. Тексты гимнов можно переписать и заучить за день, а вот на то, чтобы изменить состояние людских душ, уйдут десятилетия. А потому любому, кто, движимый иллюзиями, станет обслуживать интересы Правителя (обожаемого народом или презираемого им – это тоже не суть важно), рано или поздно придется оправдываться за свою близость к нему.

Застольные посиделки с Гаррисоном не принесли ничего, кроме приятной сытости и легкого опьянения. Во всем, что он предлагал, нет ни новизны, ни оригинальности. Кроме издания в США еще не написанной книги Ельцина – это, по сути, полный повтор программы прошлогодней поездки, которая, надо сказать, была перегружена никчемными и откровенно коммерческими мероприятиями. Но шеф доволен и пребывает в благостном расположении духа.

– Гаррисон привез мне привет от… – и замолкает, предоставляя возможность угадать имя отправителя.

Мысленно перебираю все наши американские контакты, но не нахожу в них никого, чей привет произвел бы столь приятное впечатление. Конечно, это мог быть Рональд Рейган, которого Ельцин навестил в военном госпитале, когда мы были в Миннеаполисе. Но тот, насколько мне известно, сейчас не в таком состоянии, чтобы слать приветы в далекую Россию, к тому же человеку, которого едва ли мог вспомнить через полчаса после его ухода. Шеф не любит, когда собеседник на лету ловит его мысль, выставляя напоказ свою феноменальную сообразительность, но еще больше не приемлет общение с тугодумами. Я, похоже, сейчас окажусь именно в их числе:

– Борис Николаевич, ну не могу догадаться.

– От Буша!

Вон оно что! Такое мне почему-то в голову не пришло. Теперь понимаю, чем он так доволен. Но не понимаю другого – когда Гаррисон успел передать ему президентскую весточку? К Ельциным он пришел позже меня, из-за стола я никуда не отлучался, до двери провожал его вместо со всеми. Так что все это время находился рядом и ничего подобного не слышал. Странно. Ну, не по телефону же они говорили об этом?! Скорее всего, уже где-то встречались. Тогда все, что произносилось за столом, – лишь дополнение к чему-то более значимому, о чем нам с Ярошенко знать не дано. И что это может быть? Думаю, не просто привет от старины Джорджа. Нечто повесомее привета.

– Буш уже понял, что дело надо иметь только с Ельциным!

Что ж, этого следовало ожидать. Горбачев слабеет, вера в него как в надежного партнера теряется, и прагматичные американцы ищут пусть не во всем равноценную, но достаточно предсказуемую замену. Но не в характере Бориса Николаевича останавливаться на достигнутом:

– А вот европейские лидеры этого еще не поняли. Еще верят, понимаешь, в Горбачева. Все еще ждут, что он развяжет все конфликтные узлы. Не дождутся, – шеф устало откидывается в кресле, закрывает глаза, и мне кажется, что продолжения разговора не будет, но ошибаюсь. – Ельцин эти узлы развяжет! Только Ельцин! Вот в чем мы их должны убедить.

– Может, мне заняться подготовкой вашей программной статьи о решении самых актуальных международных проблем? Это было бы интересно для европейцев.

– Статьи? Статьи… – Ельцин на минуту задумывается, оценивая предложенное на пригодность. – Нет! Статья – это слова. А нужен какой-то сильный ход. Такой, какого ждали от Горбачева, а он его так и не сделал!