Месть фортуны. Дочь пахана - Эльмира Нетесова

— Послушай Сань, давай на эти выходные махнем с тобой на рыбалку. Лады? Красноперку половим! Уха из нее, скажу тебе, царская! Давай в субботу с утра! Часам к десяти! Я тебя ждать буду! Договорились?

Седой заметил на противоположной стороне улицы две тени, скользнувшие так, как ходят фартовые. Он поспешно согласился с Семеном. И зашагал подальше от фронтового друга.

Он вовсе не собирался встречаться с Семеном, ездить с ним на рыбалку. Он давно забыл, что это такое. И даже не- оглянулся на дом, чтобы запомнить его. Он запетлял проулками, чтоб смыть с себя подозрение в связи с лягавым. Он материл себя за дремучее незнание лягавой верхушки города.

Седой зашел в пивбар, где в поздний час собирались сомнительные компании. Случалось, заглядывали сюда на огонек и воры, и даже паханы, чтобы «заклеить» в малины «свежаков» — новых кентов — вернувшихся из ходок либо оставшихся без малин.

Вот тут он и услышал о Черной сове, приехавшей с юга с хорошим наваром. Узнал, что удалось Шакалу тряхнуть банк, и теперь его малина дышит «на большой».

Седой понемногу выведал, где прикипела Черная сова. И только хотел уйти из пивбара, его придержали за рукав двое. Ухмыляясь, потребовали угощения.

— С хрена ли вам обязан? — изумился пахан, глядя на незнакомые, грязные лица.

— А кто с лягавым скентовался? Кто у него водяру хавал до ночи и нам помешал тряхнуть паскуду? — осклабился мужик, вглядевшись в него. Седой дрогнул, словно в зеркало посмотрел на самого себя.

— Отваливай, падла!

— Смотри, пахан, не обломится тебе дышать в фарте. Перекроем горлянку, — насели с двух сторон.

— Эй! Блатяги! Матерь вашу! Чего к фартовому приклеились?

— Он фартовый? — рассмеялся седой мужик и тут же был сбит ударом кулака в висок, отлетел под стойку, с какой посыпались пивные бокалы, бутылки, стаканы.

— Во, пидер! Весь кайф сломал! — пнул сапогом отлетевшего чей-то стопорило. И ухватив за грудки, вышиб из пивбара кулаком. Седой тем временем второго выволок, трамбовал в темноте.

— Все равно лажану падлу, вытащу на разборку! — грозился мужик. И вывел из себя… Седой не терпел угроз. Вытащи финач, угомонил обоих и тут же ушел подальше от пивбара.

Вернувшись в хазу, он рассказал кентам о том, что слыч шал о Черной сове. Добавив, мол, недаром Шакал со своей малиной не вылезает из ресторанов. А в хазе, как надо понимать, никого, кроме шестерок. Их убрать — пара пустяков.

Кенты, услышав о жирном наваре, за каким не нужно лезть в банк, рискуя головой, вмиг загоношились. Стали жребий тянуть, кому Черную сову наколоть. Седой подзуживал, подзадоривал шпану. Мол, этих башлей на годы хватит.

Когда все сорвалось и вместо навара малина должна была выкупить кентов у Шакала, Седой понял, его фарту пришел конец.

Шакал, забыв все прошлое, вытащил Седого на сход паханов и там его лажанул при всех.

— Паскудный козел! — назвал Земнухова новый маэстро и предложил выкинуть из паханов и закона.

— Прикокать падлу! Кинь его стопорилам!

— Пусть шестерки пробьют ему жопу!

— Скрутить ему кентель! — ревел сход, в каком потонул дикий крик Седого, какому вырвали меченый пахановским перстнем указательный палец.

Осмеянного, избитого, окровавленного, его вышибли со схода пинками, как старого пса, ставшего ненужным своим хозяевам.

Седой едва дополз до хазы. Малина перестала замечать его. Кенты успели узнать о случившемся и похоронили в памяти заживо.

Седой сидел у окна, вспоминал всю свою жизнь. В потемневших глазах то слезы стыли, то боль, кричала. Не было радости в судьбе. А к чему жил? Зачем? Даже себе не нужен! Сдохни — никто не похоронит! Помирай — глотка воды никто не даст! А ведь кому-то обрывал жизни. Может, они очень нужны были, не то что его судьба. О ней никто добрым словом не вспомнит. Вот разве кенты? — оглянулся на шпану, забывшую позвать к столу недавнего пахана.

Шпане сегодня где-то обломилось. На столе колбаса, селедка, сыр, несколько бутылок водки. Ему не предложили даже хлеба.

— Так тебе и надо, старая параша! Не думал о старости и все просрал, чтобы вот этим дышалось легче. Зато они умней! — упрекнул себя Седой.

Ему вспомнилось, как на недавнем сходе, подойдя к нему, Шакал сказал:

— Паханы? Я больше всех вас имею право на шкуру старого мудозвона! Он, собачья вонь, на общак моей малины зарился! За такое мокрят без трепу! Но… Не единым днем дышим. И помню его доброе! Оно было! Потому выкупаю у вас кентель этой падлы! Пусть хиляет сучий выкидыш живым! — выложил перед маэстро несколько пачек кредиток.

— Вот и все, чего стоила моя жизнь, — сказал Седой тихо и добавил:

— Зачем же я выжил в войну?

Он не увидел удивленных взглядов кентов. Шпана не замечала раньше, чтобы Седой говорил сам с собою, да еще при этом плакал. И просил у них прощения.

Земнухов вдруг отчетливо увидел себя в горящем танке. Пламя пляшет вокруг, огонь лижет щеки, плечи, шею. От жара сдавило грудь. Нечем дышать, кругом пляшет смерть. Она так же одинока, как Седой. Она тоже белая. Видно, не одну войну перенесла. И ей тоже жизнь опаскудела. Но ведь война не кончилась. Кто-то должен оборвать, прекратить ее, чтоб не гуляла смерть вокруг живых.

Седой вскакивает на окно. Он ничего не видит внизу. Он хочет выбраться из танка, пока тот не взорвался. Ведь остается в запасе совсем немного…

Он прыгнул из окна, не осознавая, где мнимое, где реальность. В голове все перемешалось, спуталось.

Адская боль в сломанной ноге была воспринята им за взрыв, настигший его. И Земнухов вскоре потерял сознание.

Пришел в себя уже в психбольнице.

Смирительная рубашка черным саваном спеленала руки. Яркий свет бьет в лицо. Вокруг люди. Незнакомые. Вот его развязали.

— Морфий приготовьте. Ампулу. Для укола! — слышит Седой. И не думает, что это для него.

— Готово, доктор! — доносится до слуха.

Земнухов не почувствовал укол. Он вскоре уснул. А пришел в себя, когда в палату заглянуло утро.

— Вот и встретились! — услышал внезапное. И увидел сидевшего рядом с койкой Семена.

— Эх, Санька, а я так ждал тебя, чтоб на рыбалку вместе сорваться! Что ж ты меня подвел? — мягко упрекнул Седого бывший командир.

— Семка, не надо! Кой я тебе друг? То раньше было. Давно. Теперь меж нами не ров, целая пропасть. Ее нам уже не одолеть. Мало жизни осталось. Ничего не повернуть. Уходи!

— Почему?

— Враги мы с тобой! Лютые! До самой смерти!

— Во псих! Ты что, Санька? А ну, припомни, кто тебя из окна выкинул?;

— Никто! Сам!

— Зачем? — удивился Семен.

— Так, сам! Так лучше! Отваливай! — застонал Земнухов, обхватив руками голову, загудевшую от боли.