Хозяин зеркал - Юлия Зонис

Вконец отчаявшись, он собрал несколько подходящих на вид обломков и попытался развести костер, но огонек спички задувало ветром, а отсыревшие доски отказывались гореть. Оставалось одно. Поплотнее запахнув шинель, полицмейстер устроился у стены, там, куда задувало поменьше, и приготовился ждать.

Расмуссен уже почти задремал, убаюканный песней вьюги, когда в мечущихся по Храму тенях что-то изменилось. Он встряхнулся и понял, что ангел вновь задрал крыло и из-под крыла пробивается красный факельный свет. Водяной их дери! Конечно, когда и встречаться конспираторам, как не сейчас, когда Храм прочно отрезало от рынка и слободки снежной завесой. Оскар вскочил и метнулся за груду костей. Хорошо еще, что несчастные Василиски выгорели не до пепла и что кто-то позаботился о складировании их останков. Взгромоздив себе на спину с полпуда костей и сдвинув в сторону крупный череп, Расмуссен принялся наблюдать.

Из-под крыла вынырнула фигура в кроваво-красной мантии и с факелом в руке. Лицо человека закрывала белая носатая маска, похожая на те, что надевают городские модники во время Зимнего Карнавала. Следом показались еще фигуры в плащах. Темные, приземистые, они всё шли и шли. Оскар успел насчитать две дюжины, пока поток не иссяк и ангел вновь не опустил крыло.

Первый, краснорясый, человек вскарабкался на груду обломков – похоже, он собирался использовать их как церковную кафедру. Факел он по-прежнему держал в руке, и еще что-то блестело у него на пальце, маленькая алая искорка. Кольцо? Расмуссен подумал, что, если метель кончится, факельный свет могут заметить жители слободки. Впрочем, что с того? О Храме Праведных-во-Гневе ходили самые зловещие слухи. Наверняка живущие в слободе решат, что это местные призраки справляют свой шабаш. Не то чтобы обряженная в плащи, молчаливая толпа не напоминала призраков… От размышлений Оскара отвлекли странные звуки, и через секунду он понял, что собравшиеся поют. Гундосо и протяжно они выпевали что-то вроде церковного гимна, только гимнов с такими словами Лягушонок Оскар ни разу не слышал.

Когда осколки неба падут на твердь,

Когда Трое сменят Одну,

Когда отец напоит кровью сына,

Когда сын напоит кровью отца,

Когда любовь станет льдом,

Лед – любовью,

А поражение – победой…

– Что случится тогда? – возопил человек в красном, еще выше воздевая факел.

Собравшиеся в едином порыве вскинули вверх кулаки и выдохнули:

– Придет возмездие!

Сверкнули разноцветные искры. На руках слушателей тоже были кольца, и от этого зловещего единства и от услышанных слов у Расмуссена по спине побежали мурашки.

– Что дает нам право мстить? – продолжил краснорясый.

Расмуссен подумал, что где-то слышал этот голос, только вот где? Маска и гуляющее по храму эхо искажали звуки.

– Наш праведный гнев! – откликнулись остальные.

– Что обрекает наших врагов на гибель?

– Их грехи.

– Каковы же эти грехи?

Голоса рассыпались угрюмой перекличкой.

– Чревоугодие!

– Алчность!

– Сладострастие!

– Гордыня!

Расмуссен хмыкнул, вспомнив, что гнев вроде бы тоже входит в этот список. «Ну погоди ты, вошь красноперая, дай мне только отсюда выбраться, будут тебе и Гордыня, и Алчность, и особенно Праведный Гнев». Он внимательно прислушался к дальнейшей проповеди, надеясь, что Василиски станут обсуждать свои планы или хотя бы недавнее убийство Старого Пердуна. Однако вместо этого оратор завел нудный рассказ о мытарствах их возлюбленного магистра, якобы ползавшего семь дней и ночей по пустыне и там осененного неким пророчеством. Затем наставник пообещал своим духовным чадам скорое освобождение от нестерпимого гнета и прочих невзгод («Ибо так гласит Пророчество!»), после чего собравшиеся снова спели хорал и затеяли расходиться. Их вождь подобрался к ангелу – тут Оскар вытянул шею – и проиграл на крыле небожиррясый. Крыло едва слышно щелкнуло, закрываясь, и темнота затопила Храм. За окном все еще валил снег, но уже не яростными порывами, а мягкими тяжелыми хлопьями. Снаружи было светлее, чем внутри. Оскар дождался, когда белизна за окном сменится серовато-сизым, стряхнул с себя кости и подошел к статуе. Он набрал комбинацию – два нажатия на крайнее правое перо, одно на среднее, три на левое. Ангел послушно задрал крыло. Расмуссен внимательно всмотрелся в открывшийся черный проем. Свечу он зажечь не решался, так что предстояло спускаться на ощупь. Оскар прикрыл глаза, вспоминая расположение лестницы, и так, с закрытыми глазами, скользнул в дыру.

Ему удалось одолеть лестницу без приключений. Нащупав ногами пол пещеры, Оскар встал неподвижно и прислушался. Поплескивала вода. Звенели капли. В подземном зале было теплее, чем наверху. От реки струился насыщенный влагой воздух. Расмуссен облегченно вздохнул, шагнул вперед – и тут за спиной его вспыхнул свет. Полицмейстер еще успел обернуться, успел увидеть керосиновую лампу, освещенный лампой красный рукав и внимательные темные глаза. Он потянулся за пистолетом, когда в шею что-то кольнуло. Рука сразу сделалась ленивой и бессильно упала, так и не добравшись до кобуры. Оскар пошатнулся и рухнул ничком на холодный пол.

– Удивительные люди были эти Василиски, – сказал над Лягушонком очень знакомый голос. – Химики, инженеры, философы. И отличные фармацевты. Им, видите ли, надо было поддерживать репутацию, а гипнозом владели отнюдь не все. Вот они и разрабатывали другие средства. Те, что ухитрились вырваться из пламенных объятий Господина W и разбежались по лесам, забыли о сути, но сохранили старые рецепты. Яд, которым я вас угостил, парализует все двигательные мышцы, кроме мимических и челюстных. Так что говорить вы сможете, а вот бежать или драться – увы.

Говоря это, краснорясый перевернул парализованного Расмуссена на спину и осветил его лицо лампой. На полицмейстера смотрела щекастая физиономия Безбашенного Маяка.

Пока Оскар мысленно проклинал себя за тупость, Маяк присел рядом и вытянул из шеи своей жертвы маленький черный дротик.

– Отличная вещь, как я и говорил. Действует всяко лучше, чем обещание посадить в одну камеру с Лисом и Отверткой.

– Чтоб ты сгнил, крысий сын, – прохрипел Оскар.

– Все в свое время, хотя мне почему-то кажется, что первым сгниете вы.

Журналист удобно устроился на нижней ступеньке лестницы, подвернув под себя красный балахон. Маска куда-то делась, зато на пальце Маяка нагло посверкивало кольцо. Голова петуха с глазком-рубином, давний знак Василисков. Журналист поставил лампу на пол и улыбнулся Расмуссену:

– Итак. Вам, наверное, любопытно, отчего я сразу вас не убил?

Лягушонок счел за лучшее промолчать. Лопатками он ощущал неровности пола. Значит, чувствительность сохранилась. Это плохо, если Маяку вдруг приспичит его пытать. И это хорошо – может, яд действует не так уж и долго.

– Отвечаю: мне крайне интересно, как Господа приняли мой подарок. Вы ведь были там? Что они говорили?