Повелитель ветра - Юлия Аксенова

– Будь осторожна! – промурлыкала Вера, стараясь хотя бы в голосе притушить жгучую ревность. – Я тебе говорила, что немножко знакома с Полевым. Он – жуткий бабник. У него бывает по несколько женщин одновременно. И учти, если мужчина, дожив до тридцати шести лет, ни разу не был женат, это крайне подозрительно!

Произнося свое предупреждение, Вера вдруг сообразила, что все это – чистая правда и вряд ли Ярослав сделает для Ковалевой исключение из своих правил и привычек. Теперь она искренне испугалась за подругу: ведь страдать будет девчонка! Если уж даже опытная Вера, которая и влюблена-то в Полевого толком никогда не была, страдает от его непостоянства, то страшно подумать, что будет с прямой, принципиальной и самолюбивой гордячкой Маринкой, если та не станет для Ярослава навеки единственной! Она ведь такая ранимая!

Оторвав, наконец, раскаленную добела трубку от покрасневшего, горящего уха и положив ее рядом с телефоном, Вера отправилась по коридору налево. Во время короткой прогулки она вспомнила одно обстоятельство, которое, за давностью лет, вылетело у нее из головы.

В начале их с Полевым отношений, когда они еще встречались чаще, чем раз в год по обещанию, и не только под предлогом лечебного массажа,

Ярослав придирчиво, не единожды, выяснял у Веры, намерена ли та рожать еще детей. Вера каждый раз отвечала отрицательно. После этого разговоры плавно съехали в другую колею: не хотела бы Вера оставить мужа, который ей давно безразличен, и, прихватив ребенка, прийти хозяйкой в дом Ярослава. Он тогда снимал квартиру в Москве. Неплохо зарабатывал, но призрак иммигрантской нестабильности еще витал над его жизнью и бытом, квартиру он делил с несовершеннолетней сестрой, которую преданно воспитывал. Словом, переезжать к нему – означало: менять шило на мыло. В постели будет веселее, зато в быту – гораздо более уныло. Вера замяла тему, и Ярослав больше ее не поднимал.

Сейчас Вера поняла, что сделала тогда свой выбор. Ей нечего делить с молоденькой Мариной Ковалевой. Она, Вера, занимала свое, уникальное место в жизни Ярослава Полевого – место, равноценное по объему тому, которое он занял в ее собственной судьбе – ни больше ни меньше. С этого места не сдвинуть человека, не согнать, можно только от него уйти – вперед, в сторону, вверх, к другому…

Между прочим, Ярослав-то, похоже, считал себя бесплодным, иначе зачем бы стал так придирчиво выяснять у Веры ее планы по деторождению. Но этим соображением она поделиться с Ковалевой не могла.

– Так, ну а про эсэмэски ты его не спрашивала?

– Про какие эсэмэски?

– Как же, Марин? С угрозами, которых ты так боялась!

– А! Я и забыла! Там все в порядке оказалось. Ярослав поработал с этой ситуацией.

– Что же ты молчишь?!

– Он посмотрел и сказал, что никакой угрозы нет. Это пишет женщина. Она – ненормальная, но видящая. Она давно ко мне присматривается, интересуется моей жизнью. Моя персона ее привлекает просто потому, что энергии много. Вот она и старается отвампирить. Но эсэмэски пишет довольно осмысленные: чует грядущие перемены в моей жизни!

– Какие перемены?

– Ярослав сказал, что не к худшему. Скорее к лучшему.

– Понятно, на что намекает!

– Не знаю, Верочка. Он пока никакого особенного интереса ко мне не проявил. Просто не знал, чем занять внезапно появившееся свободное время, – вот и решил пригласить меня на прогулку.

– Ладно прибедняться! А что это за женщина, он не может выяснить?

– Уже выяснили. Он описал, сказал: где-то поблизости от меня территориально. Я узнала одну соседку… не совсем соседка, из другого подъезда. Ярослав поставил такую мощную защиту – ей ничего мне не сделать, не напугать больше!

– Вот и хорошо!

* * *

Григорий, открывший ему дверь, был одет в черный костюм, идеально отутюженный, под пиджаком – черная же водолазка. Черные круги под глазами дополняли траурный вид.

– Я опоздал! – ровным голосом сообщил Матвеев сразу после того, как обменялся с Ярославом короткими приветствиями.

– В каком смысле? – не понял Ярослав.

– Я опоздал на похороны, – пояснил Гриша громким, звенящим голосом. – Поехал на троллейбусе, а он целых сорок минут простоял в пробке. Представляешь?

– Гриша, чьи похороны? – спросил Ярослав, предугадывая ответ.

– Жени Корюшкина, моего самого близкого друга. Представляешь, я прибегаю, а там уже… все!.. Все уехали на поминки.

Он говорил с непонятным патетическим подъемом, вроде эйфории. От Григория не пахло вином, но на кухне, куда Ярослав прошел без приглашения, обнаружилась, как он и ожидал, почти ополовиненная бутылка виски.

– Но это даже к лучшему, – продолжал Гриша, наливая гостю полную рюмку. – Потому что я… отказываюсь верить! – Голос его сорвался с высокой ноты, и он прошептал: – Не могу, не хочу…

Молча, не чокаясь, выпили. Григорий стал прежним взвинченным тоном рассказывать о том, как поймал левака, чтобы успеть на поминки, как дома собрались все самые лучшие, верные друзья – деловые поминали отдельно, как он утешал мать покойного, как некрасиво повели себя бывшие жены и старшая дочь, принявшись тут же делить немалое наследство, и что младшая дочь покойного – наркоманка, так что никакой радости в жизни бабушки не предвидится, и что он, Григорий, намерен поддерживать несчастную старую женщину до конца ее дней…

Виски закончилось, он откупорил коньяк и ром. Ярослав, равнодушный к спиртному, пил только для поддержания душевного контакта. Каждый раз, когда просил Григория не подливать ему, тот согласно кивал: «Нам такие люди нужны!» И тут же наполнял его рюмку доверху. Ярослав понял, что Матвеев делает все это автоматически: и произносит дежурную, неуместную сейчас шуточную фразу, и наливает собеседнику коньяк, и даже опрокидывает рюмку в рот, абсолютно не задумываясь о том, что делает и зачем.

– Женька любил ром. Больше всех остальных напитков, – сообщил он, когда дело дошло до соответствующей бутылки.

Слегка захмелевший Ярослав с ужасом увидел, как глаза друга, и без того давно покрасневшие, наполняются слезами, и слезы эти начинают литься через края век, катиться по гладко выбритым щекам, расплываться еще более темными пятнами на черном пиджаке. Он протянул руку через стол, чтобы накрыть ею Гришину кисть – выразить сочувствие, как-то поддержать. В этот момент Григорий, не терявший ясности и связности речи, произнес, глядя Ярославу прямо в глаза:

– Я совсем один остался, понимаешь, Ясь? Детей давно уже фактически лишился. Жены нет. Самого близкого друга тоже больше нет.

Ярослав задохнулся от обиды. У них с Настькой ближе Матвеева не было никого на свете. Они никогда не пытались навязать Григорию Степановичу функции отца или старшего родственника. Не требовали от него заботы, не ждали материальной помощи. Но Ярослав верил, что есть между ними некая душевная связь… Он живо вспомнил эпизод из записок Ксении, где Григорий, тоже глядя ей прямо в глаза, говорит: «Зачем мне собственная дача? Я же пока один!» Говорит это влюбленной в него женщине, с которой провел ночь, с которой только что, утром, был близок! Ярослав, когда читал, совершенно не понял, почему Ксению ранили слова любимого мужчины: он ведь сказал «пока», значит, в дальнейшем возможны перемены! Теперь Ярослав с досадой подумал, что Царева – фантастически, неправдоподобно терпеливый человек! Было жаль не столько себя, сколько Анастасию, которая в дяде Грише души не чает… Он отдернул протянутую было руку.