Огонь и ярость - Лиззи Принс

Бесконечно длинный стол убрали с тех пор, как я была здесь в последний раз. На его месте стоит круглый. Справа. Как бы вы решили, какой Бог сядет во главе стола? И отказался бы Натаниэль от своего места в собственном доме? Даже ради Бога.

Противостояние прерывает Натаниэль. — Не присесть ли нам?

Он протягивает руку Гере, а затем другую Афродите. Они обе хватаются за нее с недовольными взглядами. Думаю, им общество Натаниэля нравится не больше, чем мне.

За столом всего шесть мест, так что мне не нужно бродить по залу в поисках своего места. Я жду, пока все остальные займут свои места, и сажусь на последнее свободное место — между Натаниэлем и Зевсом. Не то чтобы кто — то из остальных был бы предпочтительнее. Это действительно не имеет значения, потому что они все слишком близко. В какой — то мере, может быть, так и лучше, потому что мне не нужно смотреть прямо в глаза Зевсу, пока мы едим. Вместо этого прямо напротив меня сидит Афродита.

Она берет свой бокал вина, позволив ему покачиваться в ее пальцах, и откидывается на спинку стула. Ее голова наклоняется, когда она изучает мое лицо, волосы и грудь.

— Эти бинты действительно портят ансамбль.

Я не отвожу взгляда от Афродиты, но чувствую, что взгляды трех других Богов и Натаниэля устремлены на меня.

— Риск Игр. — К счастью, меня прерывает слуга, ставящий передо мной тарелку. На этот раз это не устрицы, а какая — то странная коричневая паста, размазанная по тарелке, и веточка сельдерея. Похоже, что тарелка оставлена после того, как кто — то уже поел.

— Ах, но ты больше не участвуешь в Играх, не так ли? — голос Зевса грохочет в большой комнате. Я чувствую, как он вибрирует у меня под кожей.

— И твой чемпион тоже, — говорит Посейдон со смешком, прежде чем я вынуждена ответить.

— Да, но твой был самым первым, кто выбыл из игры. — Гера бросает на Посейдона холодный взгляд.

— Мой был всего лишь жалким человечишкой. Мой сын не участвовал в соревнованиях, не так ли? — огрызается Посейдон. — На этот раз мне досталась короткая палочка. Вы все сами выбирали своих чемпионов, но я должен был стать жертвенным агнцем, у которого был чемпионт — человек. Единственным спасением было то, что он погиб в первом испытании, так что мне не пришлось продолжать наблюдать, как он выставляет себя дураком.

Я с трудом скрываю отвращение на лице, но затем до меня доходят остальные его слова. Моя голова поворачивается к Посейдону. Выбирали сами?

Он смахивает со своей тарелки маленький завиток сельдерея и машет официанту, чтобы тот убрал блюдо. Затем поворачивает голову и смотрит на меня. — Хотя, ты человек и близко не такой разочаровывающий. — Его взгляд опускается на бинты на моей груди, а затем он пожимает плечами. — По крайней мере, на тебя было интересно смотреть.

— Некоторые люди могут быть полезны. — Натаниэль обращает свои глаза — бусинки в мою сторону. Он подносит бокал к губам, но не делает глоток. — Этот маленький стилист был весьма полезен, поделившись информацией о тебе.

Посейдон хихикает, и кровь в моих венах застывает. Он говорит об Эстелле. Небольшой укол предательства пронзает мою грудь, но я не могу сказать, что я полностью удивлена. В глубине души, я думаю, я знала. Эстелла работает в Играх. Это означает, что она работает на жрецов и Богов.

— О, ты что, не знала? Ты думала, что вы друзья? — Натаниэль издает сочувственный звук, но его ухмыляющееся лицо показывает истинность его чувств.

Эстелла шпионила за мной. Пусть будет так. У меня нет времени думать о том, что она делится нашими разговорами с этим придурком.

Афродита хихикает через стол, и я подражаю Атласу, сохраняя каменное выражение лица. Я хочу спросить, какого черта я здесь. Мне хочется обругать их всех за то, что они ужасные существа, но все это было бы не очень хорошей идеей.

Я с ужасом вспоминаю, когда в последний раз сидела за столом Натаниэля за ужином. Я подумала, что это было мое худшее блюдо в жизни. Оно и в подметки не годится этому.

— Кстати, о павших чемпионах, Зевс, где оказался твой сын? — Посейдон ухмыляется Богу. Золотистые искорки в его глазах вспыхивают подобно молнии, но прежде чем он успевает ответить, официанты возвращаются с другим блюдом. Это необычная овощная лазанья, если лазанью заливали прозрачным гелем и подавали холодной.

Зевс отталкивает официантку, прежде чем она успевает поставить его тарелку. Она с минуту неловко стоит позади него, выглядя так, словно вот — вот заплачет. В конце концов, она отступает назад, пока не оказывается прижатой к стене, все еще держа тарелку.

— Он должным образом наказан за проигрыш.

У меня сводит желудок. Атлас выставили на аукцион раньше меня. Я не знаю, где он оказался, и у меня нет возможности связаться с ним. Я хочу взять этот отвратительный фарс из еды и швырнуть его в лицо Зевсу. Как он может так говорить о своем сыне?

Это не имеет значения. Атлас силен. Где бы он ни был, что бы с ним ни делали, он справится. От этого мне не становится менее тошно. Как от еды на моей тарелке. Я нарезаю ее вилкой, разламывая на мелкие кусочки, которые не собираюсь есть.

— Это так грустно, — говорит Афродита, надув нижнюю губу. Она ждет, пока я посмотрю на нее, прежде чем продолжить. — Двое влюбленных — разлучены. — Ее смех звенит, как битое стекло. В этот момент ее красота острее. Как смертоносный клинок.

— Больше похоже на двух неудачников, разорванных на части. Я знаю, что у всех нас не может быть превосходных чемпионов, но некоторые просто больше подходят для этой игры, чем другие. — Гера улыбается, откусывая изящный кусочек своего овощного желе.

Отвратительно. Еда и ее комментарий. Она говорит о Престоне. В этом члене нет ничего превосходного.

— Ты, конечно, права. — Натаниэль склоняет голову в сторону Геры. — Но я думаю, что мы еще можем как — то использовать этого несостоявшегося чемпиона.

Беспокойство поднимается из моего желудка. О чем он говорит? Зевс и Афродита одаривают меня двойными злобными улыбками. Посейдон лепит из своего желейного блюда гору, выглядя невежественным и незаинтересованным. Гера поджимает губы. Ей не нравится, когда ее держат в неведении.

— Рен пользуется таким успехом у обычных людей. Этим бедным жалким созданиям нужно на кого — то равняться. Я подумал,