Под новым небом, или На углях астероида - Александр Кучаев

Марта, сыновья, дочери, Свенсен, Уиллис обнимали Игоря, отнимая друг у друга, но и их увлекла толпа, и они исчезли в общем потоке.

С Игорем остались только Веда и Пётр Васильевич. Веда держала его обеими руками за левую кисть. Он хотел освободиться, чтобы несколько минут побыть наедине с отцом, но её умоляющий взгляд остановил его. Пётр Васильевич, всё время бывший с краю толпы, подошёл к сыну. Их руки сомкнулись в крепком пожатии.

– Как ты? – спросил Игорь.

– Я – нормально. Но здесь, – Пётр Васильевич положил ладонь на грудь, – здесь болело. Как в ту пургу. Помнишь, тогда, возле баржи?

– Ещё бы не помнить.

– Вот и в этот раз… Долго вас не было. Мы уже стали бояться, что больше не увидим вас.

– Игорь, Веда! – долетел от городских стен голос Марты. – Что вы там?!

– Пошли, зовут, – Пётр Васильевич сделал пригласительный жест рукой. Они тронулись по дорожке, ведущей к Нью-Россу. Мужчины молчали, а Веда рассказывала, что, пока «Ирландия» находилась в плавании, Свенсен запустил ветряную мельницу, что в городе теперь отличная, тончайшего помола мука и все объедаются вкуснейшими пирогами с рыбой, мясом, изюмом, курагой, морской капустой и разными ягодами. Что вчера ожеребилась чалая кобыла. Что Мэри родила месяц назад, роды принимал сам Уиллис и всё прошло как нельзя лучше. А ещё Джон Уиллис начал писать книгу, в которой подробно рассказывает обо всех известных ему научных и технических достижениях погибшей цивилизации.

– Это, он говорит, для будущих поколений Нью-Росса, – продолжала рассказывать Веда. – Чтобы развитие новой цивилизации шло ускоренными темпами. Вот так, ускоренными – ни больше, ни меньше.

– А у отца, – Веда взглянула на Петра Васильевича, – целый месяц роились пчёлы. На пасеке на двенадцать семей стало больше, и мёд, наверное, некуда будет девать. А к вашему приезду, давно уже, дети приготовили концерт – сегодня вы увидите. А Свенсен на ручье, на самом водопаде, установил вал с лопастями, турбину такую, и к ней подсоединил гончарные и наждачные круги. Ещё он изготовил токарные станки по дереву и металлу – тоже от турбины работают. А ещё он собирается установить лесопилку…

* * *

Ночью пошёл дождь. Не переставая, он лил четверо суток, и всё это время горожане в большинстве своём отсиживались по домам.

Уиллис, Свенсен, О’Брайен, Пётр Васильевич и Игорь собирались в здании парламента, на время превращённого в клуб, и, сидя у горящего камина, коротали часы за разговорами. На низеньком столике перед ними стояли кувшины с виноградными винами, и они периодически отпивали из бокалов, смакуя напитки и закусывая шербетом, халвой, орехами в сахарной оболочке и разными сладкими сухофруктами.

– Я вот всё думаю, – сказал Уиллис в одной из бесед, – в какой век из двадцать первого века мы провалились?

– Ну сначала мы точно побывали в каменном веке, – сказал Игорь. – С этим, наверное, каждый согласится. Кроме каменных ножей, топоров и скребков, у нас ничего не было.

– Но теперь у нас есть сталеплавильное производство… – сказал, вступая в разговор Свенсен.

– Железо было в ходу и до нашей эры, – перебил его О’Брайен.

– У нас есть сталеплавильное производство, огнестрельное оружие, – нимало не смутясь, продолжил Свенсен. – Мы начали использовать в производственных целях силы ветра и воды.

– Шестнадцатый век, – предположил Игорь.

– Но у нас нет книгопечатания, – возразил О’Брайен. – Как нет архитектурных сооружений, не считая зданий школы и парламента, нет живописи.

– Наши дети рисуют, – вставил своё слово Пётр Васильевич.

– А, наскальная живопись, – бросил О’Брайен.

– Зато у нас есть знания, оставшиеся с нами от прошлого, – сказал Уиллис. – Наше небольшое сообщество быстро развивается. А в духовном плане мы – копия погибшей цивилизации, только миниатюрная. В определённом смысле мы даже выше её, потому что взяли только лучшие её черты. У нас нет преступности, зависти, стяжательства, пьянства, разврата, нет многих других пороков, которые были присущи человечеству. А что у нас есть, так это братство и взаимовыручка, готовность поделиться куском хлеба, даже последним, на первом плане трудолюбие и творческое начало.

– Да, мы живём как одна семья, – подхватил О’Брайен. – О таких братских отношениях раньше можно было только мечтать. Но у нас нет былых технических достижений, наши жилища примитивны.

– Как я уже говорил, у нас есть знания…

– Что будет с этими знаниями, когда мы умрём – от старости, допустим, – О’Брайен не отступал от своей скептической позиции, словно поддразнивая Уиллиса.

– Но мы передаём их нашим детям.

– Ну хорошо, вот ты передал знания Полли, Диане и Мэри. У двух из них уже по ребёнку, и я сомневаюсь, что на этом они остановятся. Диана наверняка тоже выйдет замуж, и всё у неё пойдёт по той же накатанной дорожке. До знаний ли им будет среди оравы детей? Пройдут годы, и всё из их голов повыветрится.

– Я думаю, что не всё. Полли и Диана остаются прекрасными учителями; они сами постоянно пополняют свои знания и дадут хорошее образование ещё не одному поколению школьников. А в амбулатории начали работать Шарлотта и Лизи – они неплохо справляются с обязанностями медсестёр, и со временем из них получатся отличные врачи. Мэри да они две – тут хоть целую поликлинику открывай. Поэтому и в плане медицины полный порядок. И ещё я вам скажу: у нас подрастают несколько мальчиков, которые увлекаются не только стрельбой из лука, но и серьёзно относятся к школьным занятиям. Уверен, из них будет толк; пройдёт время, и мы им в подмётки не будем годиться, они будут учёней всех нас, вместе взятых. Свенсен, над чем вы сейчас работаете с тем маленьким мудрецом?

– Ты имеешь в виду Чарли, сына Паолы? Я вам скажу, это талантливый мальчуган, прирождённый механик. Он наслушался рассказов о машинах и предложил построить… Что бы вы думали? Ни за что не отгадаете. Паровой двигатель! «Дядя Улоф, – говорит он, – наши женщины устают за ткацкими станками. Вот если бы сделать так, чтобы за них работали машины».

– Ну и как, получается что-нибудь с этим двигателем? – спросил Игорь.

– Должно получиться. И мы облегчим труд ткачих. Но надо ещё усовершенствовать конструкцию ткацкого станка. Тут хорошо бы поработать О’Брайену. Как насчёт этого, Эд? Ты ведь в ткацких делах большой дока.

О’Брайен потянулся за кувшином с вином.

– Я сам об этом думал, – сказал он, наполнив свой бокал. – И уже подготовил чертежи. Сделаем такие станки, что ткачихи будут только похаживать да поглядывать за ними.

– Так в какой же эпохе мы живём? – задал Уиллис изначальный вопрос.

В другой раз речь зашла о причинах гибели человечества, о том, почему оно не смогло противостоять удару из космоса. Одни обвиняли в этом русских, другие – американцев.

– Все ваши примеры и аргументация – это частности, – веско произнёс Свенсен, когда его спросили, что он думает по этому поводу. – Основная причина, на мой взгляд, лежит глубже. Вспомните, какое занятие было главным для человека во всей истории его существования? Прежде всего – война с себе подобными. Одни народы воевали против других, и так было всегда. Воевали за землю, за природные ресурсы, за возможность властвовать над другими. По сути, какими бы лозунгами человек свои действия ни прикрывал, на планете Земля он всегда выступал в качестве разбойника.