Рваные судьбы - Татьяна Николаева

размера валенки. Из-под шапки-ушанки торчали клочья седых волос.

– Уже захворала, – ответила Лиза. – Может, у вас найдётся немного воды? А то у нас уже вся закончилась. Её знобит и лихорадит. – Лиза с нежностью и болью посмотрела на дочь.

– Конечно, вода будет. Сколько угодно, – сказал дедок, проворно спрыгивая с телеги на землю. – Здесь недалеко. Надо только её, – он указал на лежащую Шуру, – на телегу перетащить. Давай, вставай, дочка, я помогу тебе.

Лиза повиновалась, цепляясь за последнюю надежду.

«Хуже уже всё равно не будет», – подумала она.

Вместе они перетащили Шуру в телегу. Лиза села рядом и опять положила голову дочери себе на колени, чтоб та не металась по дну телеги во время езды. Дедок сел с другой стороны и слегка дёрнул поводья. Лошадь напряглась, поднатужилась и двинулась с места, увлекая за собой гружёную телегу.

– Как звать-то вас? – спросил дедок через плечо.

– Меня Елизаветой, а дочь – Шурой.

– Александра, значит, – протянул он. – Красивое имя у дочки, и у тебя красивое. Да только судьба тяжёлая начертана для Лизаветы.

– Не жалуюсь, – ответила Лиза. – Разве у кого-то она лёгкая, судьба? Тем более теперь, когда война.

– А война скоро кончится. Уже два года кровь льём. Довольно уж. Да и наши наступают. Скоро конец войне.

Лиза не ответила. Она уже ничему не верила, потеряла всякую надежду.

Помолчав немного, она спросила:

– А вас как зовут?

– Архип. А на селе зовут дед Архип. Можешь и ты так звать, – ответил дед Архип.

Через полчаса они подъехали к Рогани – посёлку, который расположился вдоль дороги, по пути в Чугуев. Дед Архип направил коня в один из крайних дворов. Слева от ворот стояла небольшая хатка, дальше сарай, погребок, а справа навес для лошади, закрытый с трёх сторон частоколом, а спереди невысокой калиткой из плетня. В глубине двора был разбит небольшой огородик, и несколько деревьев – вишен, яблонь и слив, украшали двор. А возле дома росла раскидистая груша, сплетая свои ветви над входом в дом.

Шуру занесли в дом и уложили на кровать. Дед Архип велел Лизе пока переодеть дочь в сухое чистое бельё, которое он достал из шкафа, а сам пошёл вскипятить воду и приготовить травяной отвар. Лиза так и сделала. Вещи на Шуре были перепачканы грязью, а бельё всё мокрое и липкое от пота – её бросало то в жар, то в холод. Лиза укрыла дочь пуховым одеялом, которое было здесь же, а сама присела рядом на табурет.

Комната в доме была одна, но просторная, а вторая – галерея, служила кухней. Дом деда Архипа чем-то напомнил Лизе их хатёнку. Такой же небольшой, с низким потолком и земляным полом, такой уютный и добрый.

Скоро вернулся дед Архип с большой кружкой дымящегося чая, во второй кружке был тёплый травяной отвар. Он протянул первую кружку Лизе и сказал:

– Будешь поить её, пока не выпьет всё. Остынет – нагреешь на плите, но чтобы всё до капли. А этим, – он подал вторую кружку и лоскут мягкой материи, – сперва оботрёшь всё её тело. Здесь такой же травяной настой, только прохладный, чтоб жар снять и кожу освежить.

Лиза сделала всё, как велел дед Архип.

После обтираний Шуру всю затрясло, затем она немного успокоилась, согрелась. А после первых глотков горячего чая она и вовсе перестала дрожать и метаться. Дед Архип снова зашёл в комнату, достал из шкафа ещё одну смену женского белья и подал Лизе:

– На вот, тоже сменись. А твои вещи вместе с Шуриными постирать надо, уж больно вы их перепачкали, пока сидели там посреди поля.

– У вас так много женских вещей, – удивилась Лиза.

– Это от жены моей остались, – сказал дед Архип. – Так и не решился выкинуть. Да и хорошо. Видишь, вам пригодились.

– А жена ваша, наверное, недавно умерла? – спросила Лиза, беря из рук старика чистые вещи. – Вы их так бережно храните.

– Давно ли, недавно, а уж тридцать годков я без неё землю топчу.

– Вы простите меня, – осеклась Лиза, – я сдуру спросила, не подумавши. Лезу не в своё дело.

– Да нет, отчего же, – сказал дед Архип. – Я давно никому не рассказывал об этом, уж лет десять, наверное – надоел всем со своей историей. А мне о ней говорить никогда не наскучит. Любили мы сильно друг дружку. Думали, вся жизнь впереди, всё ещё успеется. Жили не спеша. Любил я любоваться ею по утрам: её глазами, волосами. Волосы у ней были, ну прям как у твоей Александры, такие же волнистые и пушистые. А она любила на коленки ко мне усесться и кормить из рук своих, как птичка. Её звали Груня.

Дед Архип замолчал, уносясь мыслями куда-то далеко-далеко.

– А потом её не стало, – снова заговорил он, будто встрепенувшись ото сна. – Не смогла разродиться. Два дня промучилась, бедняжка, но так и не смогла. Умерли они оба: Грунечка моя и сынок наш, так и не родившись. Мне тогда было сорок, а ей двадцать семь. С тех пор я один. Не знаю, как, но как-то пережил это. Не хотел, но смог жить дальше без неё. Потом, через много лет привык. Просто Груня для меня жива. Она подарила мне семь лет счастья, семь лучших лет моей жизни, и никто другой мне не заменит её. Я живу воспоминаниями. Порой мне кажется, что она где-то рядом, порхает возле меня, как птичка. А когда я сплю, она иногда снится мне: моя любимая, нежная Грунечка приходит и снова садится ко мне на колени и кормит из своих мягких рук.

Дед Архип замолчал. Лиза плакала. В её жизни тоже были два счастливых года, всего два года. А сколько времени уже с тех пор прошло, сколько воды утекло. И тоже приходит Мирон к Лизе во снах, и разговаривает с ней, и ласкает, как прежде. Да только Лизе это сердце рвёт на части.

Она всхлипнула, вздохнула глубоко, утёрла слёзы и пошла переодеться да постирать.

3.

Время уже перевалило за полдень. Лиза вернулась в комнату и снова присела возле дочери, облокотилась о кровать и задремала.

Разбудил её шум за дверью. Она подскочила от неожиданности, схватилась за сердце, и в этот самый момент дверь распахнулась, и в комнату вошли немцы с автоматами наперевес, а следом дед Архип. Лиза побледнела, ноги подкосились, и она опустилась на табурет. Она поняла, что это за ними.

«Нашли всё-таки, сволочи. Ну, слава богу, Шурочка хоть не почувствует, как будет умирать», –