Тест Роршаха. Герман Роршах, его тест и сила видения - Дэмион Сирлз

В элитном женском колледже имени Сары Лоуренс, учебном заведении поблизости от Нью-Йорка с гибкой программой обучения, адаптированной к каждому студенту, сотрудники и преподаватели в 1937 году были недовольны тем, что они могли узнать о своих учениках из «наблюдений и общего курса объективных тестов». Поэтому психолог Рут Манро обратилась к тесту Роршаха. Клопфер проанализировал шесть протоколов от первокурсников и предоставил не содержащие имен студентов профили преподавателю, который безошибочно распознал каждого ученика; прочие слепые анализы и «различные другие проверочные модели» оказались столь же убедительны.

Удовлетворенные тем, что тест сработал, Манро и ее коллеги по колледжу Сары Лоуренс были вскоре «настолько заняты им, что запланированный полный научный анализ был отложен». Тест Роршаха выглядел лучше, чем все, чем они обладали, и, если преподаватели и научные руководители, владевшие обширной и детальной информацией о каждом студенте, подтверждали результаты теста и считали, что тест «подтвердил и подчеркнул» то, что они сами предполагали, чего еще могли они желать? «Роршах не был непогрешим, — писала Манро, — как и мнения преподавателей. Однако процент совпадений между ними был очень высок, показывая хорошую эффективность, так что мы остались довольны и приняли тест Роршаха на вооружение как полезный инструмент в планировании образования. Вряд ли стоит упоминать то обстоятельство, что мы никогда не используем тест в качестве единственного или даже основного критерия для формирования суждения в любом важном решении, касающемся кого-то из студентов». В течение трех лет команда Манро подвергла тесту Роршаха более ста студентов, а также шестьдесят преподавателей, чтобы исследовать возможность предвидения того, как сложатся отношения между учителями и учениками.

Вскоре результаты теста Роршаха стали использоваться, чтобы адаптировать преподавательские навыки к потребностям каждого студента или предполагать, есть ли у неуспевающих студентов «внутренние ресурсы, опираясь на которые, можно добиться улучшения». Одна студентка, дочь юриста, отличалась узким спектром интересов, на удивление неподатливым мышлением и яростным сопротивлением всему новому. Когда встал вопрос, было ли ее поведение обусловлено «поверхностными подростковыми реакциями», над устранением которых следует работать, или же это «глубоко укоренившийся компульсивный психотип», который вряд ли может поменяться, ее закостенелые и интеллектуально неброские результаты теста Роршаха указали на последнее. «Трудно понять, как лучше помочь этой девушке», но дать ей определить собственные области обучения было бы неправильным. Еще одна студентка, нервная и чрезмерно совестливая, проявила во время теста Роршаха оригинальное и яркое воображение. Изменение ее жестко структурированной программы таким образом, чтобы дать ей больше свободы для реализации собственных интересов, привело к превосходным результатам.

Чернильные пятна также помогали выявлять проблемы на ранней стадии. Одна первокурсница производила благоприятное внешнее впечатление с ее «радушной манерой общения», «свежестью суждений и чувством юмора», «здравым смыслом и логичным поведением» и «тщательно выдержанным строгим стилем» в одежде и внешности. Ее плохая академическая успеваемость, считали преподаватели, обусловлена «некоторыми излишествами в общественной жизни»: она «была частой гостьей в мужских колледжах, посещая их, вероятно, с огромным удовольствием», и недавняя ссора «с мужчиной в Принстоне» лишь слегка ограничила «радиус ее прогулок».

Результаты теста Роршаха, который она прошла в составе контрольной группы, а не по причине каких-то особых подозрений насчет нее самой, показали, однако, что она была «самой беспокойной студенткой в классе»: «По той или иной причине она все время чего-то сильно боится». Она была чрезвычайно склонна к оборонительной позиции, демонстрировала признаки враждебности и негодования (один из ее ответов: «Люди плюют друг в друга, высовывают свои языки или что-то в этом роде»). А в нескольких данных ею живых и чутких ответах проявлялось серьезное эмоциональное блокирование, которое почти полностью подавляло ее интеллектуальные способности. Последовавшая за этим встреча с учителями и руководителями подтвердила то, что показал пройденный ею тест: девушка еле-еле справлялась со всеми дисциплинами, поначалу проявляя интерес, но оставаясь на поверхностном уровне, прежде чем внезапно начать относиться к предмету отстраненно или пренебрежительно. Однажды она преследовала свою сестру с ножом в руке, «но, конечно, теперь это все в прошлом». Она сказала своему научному руководителю, что ее «весь день мучают суицидальные мысли», но потом свела это к шутке.

Проблемы были с самого начала, но никто не замечал их до того, как девушка прошла чернильный тест. С 1940 года тест Роршаха в обязательном порядке проходил каждый студент, поступавший в колледж Сары Лоуренс, результаты быстро проверялись на предмет наиболее очевидных проблем, после чего их хранили в отдельной папке на случай, если возникнут еще какие-то вопросы насчет этого студента, и использовали в качестве «стабильного резерва исследовательских материалов».

После появления в Америке тест Роршаха широко распространился меньше чем за десять лет: его преподавали, использовали и с энтузиазмом изучали по всей стране. Оценки постоянно уточняли и пересматривали, данные собирали и анализировали, существующие техники улучшали и изобретали новые, результаты анализировали вслепую и сопоставляли как с другими тестами, так и с любыми социокультурными факторами, которые только можно было представить. Наряду с вопросом, что же сделало тест настолько популярным, имеет смысл спросить: что сделало страну настолько к нему восприимчивой? Америка была «голодной до тестов», как писал Роршах о Швейцарии в 1921 году, но было кое-что еще. Американцы все больше задумывались о себе самих как о людях, внутри которых есть нечто особенное, до чего нельзя докопаться при помощи любых стандартных тестов, — а тест Роршаха доказал свою уникальную способность это запечатлеть.

То, что вы делаете, — абсолютно все, что вы делаете, — выражает суть того, кто вы есть. Ваши действия открывают не столько содержимое вашего характера, сколько вашу личность, не приверженность общепризнанным моральным ценностям, а то, чем вы отличаетесь, что вас делает уникальным и особенным.

Эти прекрасно знакомые всем идеи возникли в начале XX века, когда Америка переключилась с культуры характеров на культуру личности. К «характерам» — идеалу служения высокому моральному и общественному порядку — регулярно взывали на заре XX века наряду с такими понятиями, как гражданственность, обязанность, работа, строительство, добрые дела, общественная жизнь, завоевания, честь, репутация, мораль, манеры, прямота и стоящее выше всего мужество. «Личность» в свою очередь была воспета в следующих десятилетиях в сопровождении таких эпитетов, как восхитительная, потрясающая, привлекательная, притягательная, сияющая, властная, творческая, доминантная. Не существительные, а прилагательные, не отдельные типы поведения, а пафос, чтобы усилить впечатление.

Эта новая терминология восхваления была аморальной: чей-то характер мог быть хорошим или плохим, но личность — привлекательной или непривлекательной. Выходило, что «плохой» был лучше — волнующая бунтарская мысль, она ни дня не давала покоя. Шарм и харизма, которые заставляли людей положительно оценивать личность их обладателей, стали воспринимать как нечто более важное, чем честность и прямота характера или благородные поступки, при помощи которых можно заслужить уважение. Внешний лоск взял верх над добродетельностью, — казаться искренним стало важнее, чем быть искренним. Кому есть дело до того, какой вы изнутри, если вы слишком простецки выглядите, чтобы вообще быть замеченным среди безликой толпы?