Конокрад и гимназистка - Михаил Щукин

Сесть Тонечке было некуда, и она продолжала стоять, испытывая неодолимое желание заплакать. Однако крепилась и пыталась понять: кто ее увез и зачем? Не найдя для себя никаких объяснений, она уверилась лишь в одном: все это было связано с опасностью, которая угрожала Василию. Почему она так решила, Тонечка и сама не знала. Но чем больше думала, тем сильнее уверялась в этом.

На руках и на лице остался неведомый ей противный запах от мешка. Тонечка прятала руки в карманы беличьей шубки, но запах не исчезал. Тогда она достала платочек, смочила его слюной, стала оттирать руки, и это простое занятие успокаивало ее, придавало уверенности, и уже не с таким страхом, как прежде, Тонечка ожидала, когда откроется дверь в чуланчик.

И она открылась.

В распахнувшийся проем хлынул дневной свет, и в этом свете возник мужик, лицо которого было закрыто пестрым платком по самые глаза. Смотрели глаза зло и неуверенно. На правом плече у мужика лежал моток тонкой веревки. Ни слова не говоря, он сноровисто и крепко связал Тонечке руки, дернул за веревку, как дергают заупрямившегося теленка, не желающего ходить на привязи, и вытащил пленницу в просторную горницу. Усадил за стол, спиной к окну, сам расположился напротив, намотав свободный конец веревки на руку. Долго молчал, затем спросил:

— Домой, барышня, желаете отъехать?

— Зачем вы меня сюда привезли? Что вам от меня нужно? — вопросом на вопрос быстро ответила Тонечка.

— Раз привезли, значит, надо. — Мужик поправил платок, сползавший у него с носа, и еще раз спросил: — Домой желаете?

— Да. Хочу домой.

— И мы тебя тоже домой отвезти хочем. Скажи только — где твой дружок, Вася-Конь, прячется?

— Я никакого Васю, никакого коня не знаю!

— Врешь, барышня. И Васю знаешь, и коня знаешь, и все мне, до капельки, расскажешь. А если не расскажешь, я тебя вот на этой веревке удавлю и в подполе закопаю. На четыре аршина в землю упрячу, вони и той ни одна сволочь не учует. Будешь там гнить до второго пришествия. Глянется?

Мужик не кричал, говорил спокойно, даже лениво, и это спокойствие больше всего напугало Тонечку. Но она еще храбрилась и старалась не показывать виду. Глубоко вздохнула, приподнялась с лавки, перегнулась через стол, вытянув перед собой связанные руки, и тихонько выговорила:

— Я скажу, только на ушко…

Мужик наклонился, и Тонечка, в тот же момент сдернув с него платок, торжествующе закричала:

— А я узнала, я на базаре видела! Видела! Видела…

Последнее слово она договаривала уже через силу, почти неслышно, потому что сильный удар кулака в грудь пресек дыхание. Она пыталась снова опуститься на лавку, чтобы отдышаться, но мужик в ярости дергал за веревку, подтаскивал Тонечку к себе и орал:

— Да я из тебя, мокрощелка, холодец сделаю! Ты что, в игрушки играть вздумала?! Изничтожу! Говори! Где Вася-Конь?!

От боли Тонечка уронила голову на вытянутые руки. Тогда мужик вскочил, отбросил лавку, поставил вместо нее венский стул с гнутой спинкой, на стул усадил Тонечку и привязал ее веревкой к спинке. В это время раздался осторожный, едва различимый стук. Мужик вскинул голову, прислушиваясь, и сразу же вышел на другую половину избы, плотно прикрыв за собой двери.

Тонечка едва отдышалась. И, отдышавшись, затряслась от страха. Она вдруг поняла, что попала в невероятно скверную историю, что так просто ей отсюда не выбраться и что угрозы, которыми пугал ее мужик, вполне могут сбыться. Господи, да за что наказание? Две теплые слезы медленно скатились по щекам.

Мужик все не появлялся. В горнице было тихо, и никаких звуков с другой половины избы не доносилось. Поэтому тоненькое мяуканье в этой тишине прозвучало совсем неожиданно. Тонечка повернула голову и увидела, что по пестрому и грязному половику ползет в ее сторону совсем еще крохотный котенок рыже-белого окраса и смотрит зелеными бусинками недавно открывшихся глаз. Лапки у него подгибались, но он упорно одолевал на половике одну полосу задругой и не переставал на ходу мяукать. Добравшись до ног Тонечки, он деловито обнюхал ее ботинки и, недолго раздумывая, пополз, цепляясь коготками за шнурки, вверх. Два раза оборвался, но все-таки вскарабкался ей на колени, свернулся калачиком на беличьей шубке и затих, умиротворенно прикрыв зеленые бусинки глаз.

Тонечка с умилением смотрела на котенка и даже не замечала, что плачет.

Мужик в горнице появился внезапно и неслышно. Лицо его, теперь уже не закрытое платком, было перекошено от ярости. Он схватил с колен Тонечки котенка, одной рукой за голову, другой за туловище, резко дернул в разные стороны, и котенок успел только кратко мякнуть, в следующее мгновение уже разорванный на две части. Мужик подержал в руках два кровоточащих рыже-белых комочка и бросил их Тонечке на колени. Пачкая беличью шубку кровяными пятнами, комочки скатились и неслышно упали на пол.

Тонечка снова задохнулась, как от удара в грудь, голова у нее закружилась, и она обмякла, проваливаясь в душный обморок.

10

Вдоль высоких тесовых ворот носился большущий лохматый кобель. Длинная цепь тянулась от ошейника к проволоке, натянутой наискосок ограды таким образом, что кобель мог доскочить до любого дальнего угла.

Вася-Конь осторожно подполз к краю крыши денника, заглянул вниз. Верно сказала старуха: возле яслей стоял серый в яблоках жеребец, накрытый попоной, неторопко жевал сено, рядом — сани с раскинутыми в разные стороны оглоблями, на санях — плетеный короб. Эх, подобраться бы сейчас к окнам, заглянуть, но окна выходили во двор, а во дворе хозяйничал взъерошенный и беспокойный кобель. Вася-Конь еще раз огляделся и переполз на другой край крыши, опустил вниз руку: точно, вот она проволока, на которой гремело кольцо с цепью. Но гремело оно на другом конце ограды. Вася-Конь слепил снежок, бросил его под крышу, и кобель, разметывая лохмы длинной шерсти, кинулся следом. Рискуя свалиться, Вася-Конь перегнулся с крыши еще ниже, успел перехватить цепь и вздернул хрипящего кобеля вверх. Раскачал его в воздухе и перебросил через ограду, отсоединил цепь от кольца и перекинул туда же — на улицу. Кобель выскочил из снега, ошарашенно потряс головой и медленно стал отходить от тесовых ворот. Длинная цепь тянулась за ним следом. Наверное, все еще не веря в неожиданную свободу, кобель сначала потрусил, оглядываясь, по дороге, волоча за собою цепь, которая теперь его уже не сдерживала, а затем ускорил свой бег и понесся сломя голову.

Теперь можно было подбираться к окнам.

Вася-Конь спрыгнул с крыши, рывком пересек ограду и оказался возле крайнего окна, но когда заглянул, ничего не увидел: окно было плотно зашторено старой шалью. Перебежал к следующему — такая же картина. Все три окна были завешены, да так тщательно, что даже малой щелочки нигде не осталось. Тогда он перебрался на крыльцо, потянул на себя дверь, но она не колыхнулась, потому как изнутри была заперта.

Но в доме кто-то присутствовал — это Вася-Конь нутром чувствовал. Как всегда, он надеялся только на самого себя и ни капли не пожалел о том, что отговорил Сергея Ипполитовича ехать в Малое Кривощеково, хотя тот даже порывался вернуться в контору, чтобы взять свой револьвер. Нет, такие помощники в опасном деле — лишь досадная помеха, даже если они и с револьвером. Сам Вася-Конь никакого оружия, кроме ножа, никогда с собой не брал.