Ночь у Насмешливой Вдовы - Джон Диксон Карр

Марион не терпелось повидаться с преподобным Джеймсом, но она не желала разговаривать с ним в присутствии остальных. Через несколько минут, как она знала, он все равно пойдет к себе домой. Марион зашла в табачную лавку, размещавшуюся в одном доме с парикмахерской, и, болтая с миссис Чендлер, нечаянно заказала больше сигарет, чем ей было нужно. Потом она перешла дорогу и в аптеке побеседовала с миссис Голдфиш — сурового вида женщиной, блюстительницей морали Стоук-Друида. Жена аптекаря сама стояла за прилавком, потому что мистера Голдфиша отозвали по делу.

Прошло добрых полчаса, прежде чем Марион подошла к дому викария. Парадную дверь ей открыла миссис Ханиуэлл, экономка преподобного Джеймса, которая приветливо улыбнулась гостье.

— Не нужно предупреждать о моем приходе, миссис Ханиуэлл, — сказала Марион. — Он в кабинете?

— Ну да, мисс Тайлер!

Марион постучала в дверь.

— Джеймс! — настоятельно позвала она. — Джеймс!

Преподобный Джеймс Кэдмен Хантер вот уже двадцать минут медленно расхаживал по кабинету. Лоб его бороздили морщины. Викария терзали многочисленные заботы.

Его глаз уже выглядел нормально, о драке напоминал лишь маленький синяк под левой бровью; опухоль и краснота давно сошли.

Тусклый сентябрьский свет, проникавший сквозь зарешеченные окна, высвечивал мебель, доставшуюся преподобному Джеймсу в наследство от предшественников. Со стен на молодого викария взирали портреты выдающихся деятелей церкви, книги также по большей части были духовного содержания, как в зале суда. Преподобный Джеймс, высокий и решительный, ходил по кабинету, подняв палец.

— Послушайте, дядя Уильям! — произнес он вслух.

Его дядя Уильям, то есть епископ Гластонторский, приезжал завтра; он любезно согласился вечером посетить благотворительный базар. Хотя преподобный Джеймс в глубине души предчувствовал дурное, он тем не менее верил, что способен защититься без труда и успешно. Самый его серьезный проступок — отказ повиноваться приказу епископа. Но ведь в конце концов он, преподобный Джеймс, оказался прав! В тот момент викарий готов был встать на ящик из-под мыла в Гайд-парке и защищаться против всех.

Что касается прочих хлопот…

На глаза преподобному Джеймсу попался большой отрывной блокнот с календарем, лежавший на письменном столе; все страницы были сплошь исписаны каракулями. Викарий смутно боялся, что оставил несделанным многое из того, что ему надлежало выполнить.

По правде говоря, преподобный Джеймс, который всегда спешил и редко обращал внимание на мелочи, выслушивал, что ему говорили, клялся, что все запишет, и действительно записывал, но для скорости сокращал слова. В результате он никогда не мог сам расшифровать записи, указывавшие ему, что нужно сделать. Правда, утешал он себя, Марион Тайлер как-то удается распознать его иероглифы…

Марион Тайлер… С ней была связана самая мрачная тревога.

Дело в том, что преподобный Джеймс влюбился в Марион, причем, по его мнению, чувство его было безответным.

В глубине души он хранил воспоминание, в котором долго не признавался даже самому себе. Когда он только приехал в Стоук-Друид, ему гораздо больше нравилась Джоан Бейли. Узнав, что она неявно помолвлена с другим, он много месяцев нарочно избегал ее. Ловкий старый мошенник Мерривейл это заметил и постоянно подшучивал над викарием. Вот почему чтение вслух письма во время проповеди стало для преподобного Джеймса ужаснее, чем можно было вообразить; но все же прочесть письмо было его долгом, и он свой долг исполнил.

Тем не менее еще задолго до знаменательного дня он понял, что не подходит Джоан, а она не подходит ему. Сейчас, если подумать, даже странно, почему он… Но Марион!

С ней все было совершенно по-другому. Марион с самого начала понравилась викарию, хотя ее сдержанность и холодность (преподобный Джеймс на самом деле верил в это) останавливали его. Но с прошлой недели, с вечера воскресенья, в ней что-то изменилось… да, что-то изменилось в ее характере — настолько, что у викария голова пошла кругом. С тех пор он ходил сам не свой.

Марион хотела, чтобы они остались только друзьями. Будущее было черным и безнадежным.

Как многие ораторы, преподобный Джеймс полагал, что просто ходит туда-сюда и размышляет, беззвучно шевеля губами. На самом деле он рассуждал вслух.

— Я так тронут и смущен вашим характером, — говорил он, обращаясь к чучелу совы на шкафчике, — что иногда не способен связно выразить свои мысли. Моя милая Марион, разве не будет проще, разумнее, а также полезнее, если мы просто поженимся?

Он угрюмо покачал головой. Нет, не пойдет! Похоже на речь в парламенте. Нельзя просить руки молодой леди только на том основании, что так будет разумнее и полезнее. Снова закружив по комнате, викарий на этот раз обратился к бюсту знаменитого церковного деятеля на мраморном пьедестале:

— Послушайте, дядя Уильям! Перейдем к сути дела. Что я такого натворил? Скажите прямо, без экивоков! Если вы полагаете, что…

Он смутно слышал стук в дверь. Кто-то звал его по имени.

— Да? — отозвался он. — Войдите! — Увидев, кто вошел, он смутился. — Марион! Входите! Садитесь! — Щеки преподобного Джеймса заметно порозовели.

Любопытный наблюдатель мог бы подметить, что оба настолько смутились, что не обращали внимания на оговорки и странности в поведении друг друга.

— Я ненадолго, правда, — заговорила Марион. — Да-да… — Она позволила преподобному Джеймсу нежно снять с ее плеч пальто: впрочем, викарий тут же отшвырнул его куда-то к шкафу. — И мне так неприятно беспокоить вас, Джеймс…

— Беспокоить меня? Чушь!

— Но нам действительно нужно подлатать крышу Порохового склада!

Добродушное лицо викария просветлело.

— Вот именно! — воскликнул он, бросаясь к письменному столу, на котором валялся раскрытый блокнот. — А я все не мог догадаться, что означают буквы «кр» с двумя восклицательными знаками, которые я записал после посещения одной заболевшей старушки. Ну конечно, «крыша»!

Он круто развернулся и потер руки. Он был готов на все.

— Дел там не очень много, по-моему, — продолжала Марион. — Надо только закрыть прорехи по бокам от конькового бруса, но с обеих сторон. Если бы вы могли попросить кого-то…

— Моя милая Марион! Я сам этим займусь!

— Как скажете, Джеймс.

— Ах, наконец-то я понял! Марион, вы не обидитесь, если я чуть-чуть похожу по комнате и молча все обдумаю?

— Нет, конечно нет!

Серьезно кивнув, преподобный Джеймс зашагал по кабинету, вновь погрузившись в свои мысли. Светло-карие глаза Марион под густыми черными ресницами следили, как викарий описал три медленных круга.

— Я так вас люблю! — неожиданно воскликнул он. — Как по-вашему, может, обойдемся листовым железом?