Площадь и башня. Cети и власть от масонов до Facebook - Ниал Фергюсон

Университеты Оксфорда и Кембриджа очень похожи, а в глазах туристов так и вовсе братья-близнецы. Постороннему беглому взгляду может показаться, что их соперничество, уходящее в глубину веков, – это всего лишь нарциссизм малых различий. В Оксфорде второй семестр называют хилари, а в Кембридже – великопостным. У оксфордских студентов проводятся семинары, а у кембриджских – коллоквиумы. Оксфордцы плывут на плоскодонках, отталкиваясь шестом, а бак при этом торчит вперед; кембриджцы стоят на “кубышке” своих лодок, имеющих другую форму. И подобных мелких различий не перечесть. Однако между двумя университетами часто возникали и глубокие философские расхождения. И уж точно их никогда не разделяла такая интеллектуальная пропасть, какая наметилась до и после Первой мировой войны. Если Милнерова сеть оксфордских выпускников мечтала о том, чтобы будущее принадлежало людям крепким, воинственным, имперски мыслящим и гетеросексуальным, то их сверстники из Кембриджа мечтали о мире, устроенном ровно наоборот. Для сети, возникшей в кембриджском кружке “апостолов” и вокруг него, были характерны декадентская расслабленность, пацифизм, либеральные взгляды и гомосексуализм.

“Общество Conversazione”[611] было основано в 1820 году студентами Колледжа Святого Иоанна, хотя вскоре его основным местом обитания сделался Тринити-колледж – самый обширный и богатый из всех колледжей Оксбриджа. Среди основателей общества были поэт Альфред Теннисон и Оскар Браунинг[612][613], а также моральный философ Генри Сиджвик и Фредерик Денисон Морис, богослов и основатель движения христианского социализма[614]. В некотором смысле общество уходило корнями к кембриджской “интеллектуальной аристократии” (если воспользоваться более поздним выражением Ноэля Аннана): такие фамилии, как Кейнс, Стрейчи и Тревельян, похоже, автоматически обеспечивали их обладателям членство в обществе[615]. В других отношениях – например, в том, что касалось замысловатой системы выборов и несколько глупых ритуалов, оно представляло собой просто очередное сугубо мужское братство из разряда тех, что существовали в ту же пору еще и в Гарварде, Принстоне и Йеле. И все же “Общество Conversazione” стоит особняком – по двум причинам. Ни одно другое общество той эпохи не было настолько исключительным в интеллектуальном отношении. “Апостолы” отбирались в первую очередь на основе их философских склонностей. И ни в одном другом обществе чувство собственного превосходства не порождало столь же сильного чувства отчуждения от существующего строя – по сути, почти во всех его проявлениях. “Уж не мономания ли, – спрашивал в начале 1900-х годов один «апостол» другого, – то неизмеримое моральное превосходство, которое мы ощущаем?”[616] “Апостолы” любили шутить, что их общество “реально”, а остальной мир “феноменален”. Философ Дж. Эллис Мак-Таггарт, женившийся на склоне лет, острил, что просто завел себе “феноменальную жену”. Словом, эти люди были несносны.

Всего “апостолов” между 1820 и 1914 годами было около 255. Критерии отбора новичков были столь строги, что в некоторые годы общество не пополнялось вовсе. Например, между 1909 и 1912 годами в него приняли всего одного человека[617]. Потенциальных новичков называли “эмбрионами” и учиняли им смотр, приглашая на череду вечерних чаепитий, на которых, как известно, кандидаты чувствовали себя весьма неловко. В тех редких случаях, когда кого-либо из студентов находили достойным членства, он “рождался” для общества, и эта церемония непременно сопровождалась леденящей кровь клятвой хранить тайну. После этого новообращенному полагалось посещать заседания общества, проводившиеся в течение учебных семестров по субботам, в вечернее время. На этих еженедельных собраниях члены общества, выступая с коврика перед камином, делали доклады, называвшиеся, например, “Красота” или “Этика в ее отношении к поведению”, и ставили на голосование различные вопросы (традиционно не связанные с темой выступлений). Когда один “апостол” заговаривал с другим, полагалось пользоваться обращением “брат”. Еще на собраниях присутствовали и делили со всеми непременные тосты с анчоусами (“китами”) так называемые ангелы – бывшие члены общества, выбывшие из него (“отрастившие крылья”) по окончании университета. Возможность тесной “эллинской” дружбы между представителями разных поколений относилась к числу предметов, которыми “апостолы” особенно гордились[618]. “Ангелы”, оставшиеся в Кембридже в качестве преподавателей – например, философы Бертран Рассел и А. Н. Уайтхед, – регулярно посещали собрания.

Политические убеждения “апостолов” XIX века не слишком отличались от воззрений их оксфордских современников. В 1864 году о них отзывались так: “тори по политическим взглядам, евангелисты по вере”[619]. Несколько “братьев” даже стали членами парламента от консерваторов. Приблизительно 14 % “апостолов” сделались парламентариями или поступили на государственную службу; от четверти до трети подались в юристы[620]. Да и позднейшие антиимперские настроения элитарного общества никак не проявлялись раньше 1900 года. Напротив, его ведущие представители состязались между собой за высокие посты в ИГС, куда можно было попасть, лишь успешно выдержав суровые экзамены[621]. По вопросам ирландской автономии “апостолы” расходились – как, впрочем, и британская элита в целом[622]. Однако уже в раннюю пору существования общества – отчасти из-за его скрытности – за его членами закрепилась репутация радикалов. Уже в 1830 году Ричарду Чевениксу Тренчу пришлось опровергать утверждение, будто “апостолы” суть “тайное общество, учрежденное с целью свержения всех существующих правительств”[623]. Этот подрывной дух стал заявлять о себе все громче после 1900 года, с приходом нового поколения, чьим кумиром стал философ Джордж Эдвард Мур, этот Сократ нового столетия.

И дело совсем не в том, что Мур увлекался политикой: напротив, он советовал своим ученикам относиться к политике с презрением[624]. Страстью Мура оставались личные человеческие качества. Ключевыми понятиями в его труде Principia Ethica (лат. “Основы этики”), вышедшем в 1903 году, были чувствительность, личные отношения, высвобождение эмоций, созидательные инстинкты и беспощадная честность перед самим собой[625]. Эти идеи, нашедшие литературное выражение в романах другого “апостола”, Э. М. Форстера, завладели умами трех блестящих молодых людей: Литтона Стрейчи, Леонарда Вулфа и Джона Мейнарда Кейнса[626], который 28 февраля 1903 года сделался “апостолом” № 243[627]. Стрейчи был восьмым из десяти детей генерала сэра Ричарда Стрейчи, служившего в Индии, и его второй жены, шотландки Джейн Марии Грант. Внешне он нисколько не походил на генеральского сына: миниатюрно сложенный, с пронзительным голосом. Менее колоритный, вечно меланхоличный Вулф был третьим из десяти детей Сидни Вулфа, барристера[628]-еврея. Кейнс же был истинным аристократом в кембриджском понимании: его отец, здешний профессор, мечтал лишь о том, чтобы его сын завоевывал все математические награды, какие только изобрел университет. Сам же юный Кейнс по-настоящему увлекался не математикой. Его тянуло к мужчинам.